Письма тети Кати

Благодаря им историк Николай Сурков смог подтвердить, что был малолетним узником фашизма

В 1992 году президент России Борис Ельцин подписал указ о том, чтобы приравнять несовершеннолетних узников фашистских концлагерей к участникам Великой Отечественной войны. В лагеря и гетто оккупанты отправили более пяти миллионов детей. Маленьким узникам пришлось перенести голод и холод, непосильный труд и болезни, каждодневное унижение и страх за свою жизнь. Руководителю сыктывкарского клуба бывших малолетних узников фашизма «Память детства» Николаю Суркову не исполнилось и года, когда он вместе с матерью и старшими братьями оказался в концлагере на территории Белоруссии. О том, как удалось выжить, Николай Иванович не помнит и, наверное, так бы и не узнал, если бы не письма его двоюродной тети Кати.

– Я родился в самый разгар войны, в июне 1942 года. Мой отец Иван Захарович Сурков не был мобилизован на фронт, потому что в детстве получил серьезную травму – упал под колеса телеги, и голова у него была свернута на сторону. Невесту, мою мать Акулину Михайловну, ему нашли за восемь километров, в селе Архангельское Глазуновского района Орловской области, на самой границе с Курской областью. Там, в Поноровском районе, в июле 1943 года шли ожесточенные сражения, но этими сражениями была охвачена и наша территория – северное крыло Орловско-Курской битвы. А оккупированы фашистами наши места были еще с середины октября 1941 года, – рассказывает Николай Сурков.

Схема лагеря, нарисованная Екатериной Федоровой.

Тогда же было захвачено и Хитрово, родная деревня Сурковых. Деревенских мужиков немцы отделили от семей и погнали на работы в лагерь. Здесь же оказался и Иван Захарович. В лагере он поссорился с конвоирами, отнял у одного из них винтовку и погнался за ними. Но потом полицаи пришли в себя, обезоружили его, переломав обе руки. Сосед по деревне, который носил узнику еду, рассказал, что, когда пришел во второй раз, Иван Захарович все выбросил и сказал: «Капут!» Поломанные руки висели как плети. Буквально на следующий день его расстреляли.

В феврале большинство мирных жителей немцы угнали в свой тыл – Белоруссию, Польшу и Германию. Некоторые из земляков Николая Ивановича попали в Германию, а его семья – мать с тремя малолетними детьми – оказалась в Белоруссии. Старшему брату Вите было лет пять, среднему Толе шел четвертый год, а Коле не исполнилось и года.

23 февраля 1943 года староста прошел по деревне и приказал к 16 часам всем собраться для эвакуации. На сборы давалось два часа. Акулина Михайловна сложила в узелок скудные пожитки, буханку хлеба, рассыпала по карманам крупу и соль. Младшего сына она держала на руках, старший и средний шли сами.

Взрослые двигались пешком, а малых детей посадили на телеги. Стариков, кто не мог идти, пристреливали. До станции добрались поздним вечером. Было холодно и снежно. Женщины усадили детей на расстеленную свитку и прикрыли каким-то тряпьем. Утром всех посадили в телячьи вагоны и повезли в Белоруссию. Везли очень долго, около месяца.

– Лагерь, куда нас пригнали, располагался близ города Слуцка Минской области. Здесь мы прожили с конца февраля до осени 1943 года. Я был годовалым и ничего о том времени не помню. Обо всем, что тогда происходило, мне рассказала двоюродная тетка Екатерина Федорова (в девичестве Юданова), одна из дочерей тетки моей матери – Дарьи Сергеевны. Кате Юдановой тогда было 14 лет, а весила она всего 20 килограммов – скелет, обтянутый кожей, – продолжает рассказ Николай Сурков.

В лагере кормили баландой – в воде плавали очистки картофеля и проса, и в придачу давали кусочек – граммов сто – так называемого хлеба. Это был и завтрак, и обед, и ужин – на всех на целый день. Чтобы дети не умерли с голоду, взрослые делали вылазки за пределы лагеря.

– Мама и Дарья Сергеевна, убедившись, что охранник с вышки не смотрит в их сторону, подлезали под колючую проволоку и шли побираться – просили у местных жителей куски хлеба. Возвращались, жевали кусочки добытого хлеба, завертывали его в тряпочку и давали мне вместо соски. Я переставал плакать от голода и замолкал, – передает воспоминания тети Кати Николай Иванович.

В одном из писем тетя Катя как могла нарисовала схему лагеря. В довоенное время в тех местах дислоцировались советские войска, потом немцы держали там пленных. Когда их расстреляли, загнали мирных жителей. На схеме начерчены дорога и ров, где хоронили умерших. В центре лагеря располагалась кухня. Как рассказывала тетя Катя, если кто-то из узниц прятал картошку под длинные волосы и ее находили охранники, тех женщин немцы страшно избивали. Кому удавалось пронести, грызли эту картошку сырой.

Сколько узников находилось за колючей проволокой, неизвестно. Николай Иванович предполагает, что много тысяч. Люди умирали ежедневно, в первую очередь дети. В 1943-м друг за другом умерли от голода, холода и тифа его старшие братья Витя и Толя. У Дарьи Сергеевны из пятерых детей умерли двое – Витя и Клава.

Произошло это, скорее всего, когда матерей не было поблизости. В тот период немцы начали гонять узников концлагеря по заминированным белорусскими партизанами дорогам. Женщины тянули за собой бревна и бороны и гибли от взрывов мин. Тогда партизаны перестали закладывать мины и перешли на срезание телеграфных проводов. В ответ фашисты пригрозили, что за каждую диверсию будут расстреливать каждого десятого узника лагеря. Партизаны были вынуждены прекратить диверсии.

Пока заключенных гоняли по заминированным местам, маленьких детей оставляли в холодных бараках. Однажды мать вернулась и увидела, что Коля не подает признаков жизни. К тому времени его старшие братья уже умерли.

– Мама стала кричать от горя, а ее родной дядя, который тоже был угнан в лагерь, велел вынести покойника. Она не послушалась и правильно сделала: видимо, я пригрелся и зашевелился. Она стала кричать еще громче, но уже от радости, – говорит Николай Иванович и показывает одно из писем тети Кати, в котором она описала те события.

«Ты был, Коля, как старичок, – вспоминает тетя Катя. – Когда заплачешь, лицо покрывалось морщинами. Ручки и ножки были как плеточки. Обовьешь меня ручками, я застегну на себе кофту, ты голову высунешь».

После того случая мать больше не оставляла сына одного, брала с собой. К счастью, все обошлось – ни на одну мину они не напоролись.

Немцы строго следили, чтобы узники не покидали лагерь, но те все равно сбегали за едой. Однажды полицай разрешил женщинам выйти из ворот, но предупредил, чтобы они заночевали где-то в окрестностях и на следующий день пришли, когда он будет стоять на часах. Одна из узниц не стала дожидаться того охранника, понадеявшись, что другой полицай, ее земляк, пропустит назад в лагерь. Но вышло все иначе. Он раздел ее до пояса, уложил на скамью и стегал плеткой до тех пор, пока несчастная не перестала издавать всякие звуки – забил ее до смерти.

Освободили узников в июле 1944 года. Николай Сурков приводит еще одно из воспоминаний тети Кати:

«Изможденные женщины с детьми шли с плачем по дороге, а навстречу – немцы. Все очень перепугались, но отступающим фашистам было не до бывших узников – их они не тронули, а свернули в пшеничное поле. Тут же послышался лязг гусениц – оказалось, идут наши танки. Танкист высовывается: где немцы? Женщины показали, наши танки развернулись, ринулись прямо в поле и наматывали немецкие кишки прямо на гусеницы».

После освобождения Николай Сурков с матерью вернулись в деревню, но на месте родного дома зияла огромная воронка. Схрон с припрятанным зерном кто-то разрыл. Пришлось перебраться к деду.

В 1948 году мать умерла от аппендицита, и шестилетний Коля остался полным сиротой. Его дальнейшую судьбу решали три неродные Николаю женщины. Жены двух дядьев заявили: «Куда его девать-то? Надо сдать в детский дом». Но неродная бабушка, вторая жена деда, на которой он женился в 1939 году после смерти жены, сказала: «Неужели нам не будет совестно, что мы единственного сироту в приют отдадим? Вырастим сами». И дед Михаил Илларионович после этих слов повеселел.

Спустя несколько лет не стало и деда, Николай Сурков остался с бабушкой, окончил семь классов и в 1956 году поступил в Старооскольский геологоразведочный техникум, 1960-м приехал по распределению работать в Коми АССР. В 20 лет женился, родились сыновья.

В дальнейшем Николай Сурков заочно окончил историко-архивный институт, был пропагандистом, работал лектором в обкоме партии. Учился в аспирантуре Академии наук при ЦК КПСС, был направлен в Вуктыл секретарем райкома партии. Вернувшись в Сыктывкар, стал зампредом общества «Знание», семь лет работал в институте усовершенствования учителей завкафедрой общественных наук. С 1995 года преподавал историю в Коми пединституте, работал доцентом до сентября 2016 года.

К своему нынешнему общественному поручению объединить людей, чье детство прошло за колючей проволокой, Николай Сурков относится с большой ответственностью.

В клубе помогают с оформлением необходимых документов. Ведь подтвердить документально свое нахождение в концлагере для многих бывших малолетних узников оказалось достаточно трудным. Например, сам Николай Сурков искал свидетелей, вместе с ним находившихся в лагере, по окрестным деревням. Но решающими для подтверждения статуса узника стали письменные свидетельства двоюродной тети, отправившей своему племяннику в конце 90-х годов прошлого века целый сборник писем. Эти письма помогли и самой Екатерине Федоровой, которой тогда было уже за 70, оформить все полагающиеся ей льготы.

Галина БОБРАКОВА

Фото Дмитрия НАПАЛКОВА и из семейного архива Николая СУРКОВА

Оставьте первый комментарий для "Письма тети Кати"

Оставить комментарий

Ваш электронный адрес не будет опубликован.