Надежда Мирошниченко: «Слово – это пароль сердца»

Под занавес уходящего Года литературы, официально объявленного президентом нашей страны, «Республика» обратилась к поэту, имя которого не нуждается в представлениях,  – Надежде Александровне Мирошниченко. Нет смысла перечислять все ее литературные регалии, на это не хватило бы и нескольких газетных полос. Человек-судьба, история, совесть.

По какому вектору стала бы развиваться литература республики, если бы много-много лет назад в Сыктывкар волею судеб не был направлен на партийную работу отец будущего поэта? Десятки уже состоявшихся, изданных, профессиональных поэтов вставали на ноги благодаря ее поддержке, ее точному, меткому слову. Поднимать, внушать надежду, помогать обретать себя и свое слово – это дорогого стоит.

 

Итак, Надежда Мирошниченко. Народный поэт Республики Коми, секретарь правления Союза писателей России. Русский национальный поэт.

– Что такое поэт в современном мире, в современной России?

– Поэт, если он настоящий, то во все времена это одно и то же: это самая тонкая в мире антенна, воспринимающая все движения общества, природы, человеческих взаимоотношений.

И если внутри себя не построить какой-то защитный блок, то можно и сгореть. Как мне не раз говорила Нина Куратова: «Надь, так работать нельзя, ты не солнышко, всех не согреешь». Самое трудное для человека – это быть художником, то есть творческой единицей – не важно, в какой сфере, жить – в вертикали. Но в слове все-таки труднее всего. Слово– это пароль сердца.

– С этим надо родиться?

– Наверное. Очень долго, как Цветаева «…и не знала я, что я – поэт». Я искренне думала, что все пишут стихи, что в нашем полузакрытом обществе, недавно освободившемся от культа личности, просто не принято об этом говорить вслух, в людях жил еще недавний страх. Но я была уверена, что дома-то пишут все. Надо же было разобраться в происходившем в стране. Церковь я не понимала, как и вся наша семья: папа был убежденный коммунист. Тем не менее жили мы все в России по нравственным законам церкви, по ее глубинным, тысячелетием сложенным устоям. Искренне считали, что надо любить друг друга, любить родину, быть патриотами. Партия поддерживала эти усилия общества, сориентировав их на свои задачи. Мама моя была чрезвычайно начитанным человеком, сказки нам писала в стихах, музыку слушала с нами, я с детства знала арию Каварадосси. Семья жила с чистыми помыслами, и в нас всегда была жажда высокой жизни, жажда неба. Поэтому, когда я открыла уже в 30 лет, что не все пишут стихи и прозу, не все ведут дневники – для меня это был шок. Я подумала: как же они живут? Молчат и на работе, и дома?

– Похоже, я понимаю, о чем речь. Помню первую встречу с вами в Доме печати в 1979 году. Вы зашли, вернее ворвались, как тайфун, в кабинет к корреспонденту «Молодежи Севера» Ольге Клековкиной, которая в тот час занималась с юнкорами. От вас исходило столько радости, шума, позитива, вы были совершенно ни на кого не похожи. И это поведение – эта бурная открытая радость, несомненно, многих раздражала, но у многих вызывала и восхищение. Тем не менее, когда человек так открыт, его легко ударить…

– То, что я была белой вороной в Сыктывкаре, это однозначно. Всегда говорила, что думаю, это не могло не настораживать. Город был тихий, а я – громкая. Темперамент рвался наружу: папа – украинец, мама – сибирячка, дальневосточница. Мне замечательный Слава Чистяков (Вячеслав Чистяков – один из самых ярких публицистов того времени. Они с Людмилой Зыль помогли Надежде стать журналисткой– авт.) уже ближе к моим сорока говорил: «Надь, ты же знаешь: творческий человек, пока не состоялся, – бесенок, а когда состоялся – ангел». Правда, до ангела я все-таки не дотянула.

– А как насчет женской дружбы?

– Я очень любила своих подруг, но как-то постепенно с большинством из них мы разошлись. Я никогда ни с кем не соперничала, как-то сразу решила, что другой не буду, а женщин бесит эта самоуверенность. Вот они потихоньку и начали меня предавать. Я очень люблю дружбу и умею дружить. Каждое предательство я по году переживала. Но  тоже была в этом виновата, ведь я настолько была преданным другом, что это развращало адресат. Не было необходимости беречь отношения.

– Это о цене женской дружбы, а мужчины, которые вас всегда окружали и по работе, и по творчеству?

– Что касается предательства мужчин, да и женщин, я говорю о творческой среде, это зачастую неизбежно. Психика тонкая, победы вызывают ревность. Самое больное, когда удар наносится близкими людьми, с которыми съел не один пуд соли. Но тем не менее и настоящая дружба длится годами. С самыми родными друзьями – поэтами я дружу десятилетиями. Это очень талантливые люди. Им незачем кому-то завидовать. Они создали в литературе свои миры. И потому стыдно перед самим собой мелочиться. Я как-то написала: «Все меньше друзей, все надежней они, все больше их надо беречь». Я и берегу. Правда, однажды я взялась ненавидеть одного подлеца, это было в ранней молодости.

Целый год ненавидела. Чуть сама не умерла, а потом взяла и простила в душе. И так легко стало. Ненависть, правда, убивает сама по себе. А я люблю любить. Я люблю само чувство любви. Ко всему: к Родине, к мужу, к детям, к родителям, к Слову, к музыке. К своему делу. В целом – к Жизни: я вообще замешана на любви (это у меня от мамы).

– А как вы относитесь к острой сегодня теме – к Богу?

– Я не люблю говорить о Боге, по большому счету мы все неофиты, все еще только к нему пытаемся вернуться. Но я никогда – от чистого сердца говорю – никогда плохо не думала и не сказала дурного слова ни о Боге, ни о православии. И тому есть объяснение. После Москвы, мне было года два – два с половиной, папу перевели в Кузнецк Пензенской области.

Там и моя младшая сестренка Наташа родилась. И вот как-то мамы не было дома, а соседская бабушка, Павловна, взяла и отвела нас в церковь. Когда мама вернулась, Павловна и говорит ей: «Оля, я девочек покрестила». Маму чуть инфаркт не хватил. Папа был секретарем горкома. Но бабушка успокоила: «Батюшка никому не скажут».

Я очень легко вернулась к вере. Все-таки дети ближе к Богу. Я до сих пор помню, как ходила за Павловной и повторяла: «Прости, Господи».  Я выговорить-то эти слова еще не умела.

А помню…

– Мы опять как-то невольно вернулись к теме предательства, может, тогда уже стоит обозначить, что вы имеете в виду? Дурное слово за спиной? Донос?

– Да, донос, декларирование одной ситуации наедине и другой – в самых острых, пиковых, исторических моментах сегодняшнего дня. Попытка при глубокой дружбе залезть в постель к твоему мужу. Говорю не только о Сыктывкаре, я объездила всю Россию, у меня много приятелей и приятельниц. Мой вечный веселый характер вносит путаницу, кто-то думает, что я легкомысленный человек, что эту защиту – умение не терять самообладания в любых ситуациях – пробить легко. Мы прожили с мужем 50 лет, его не стало два с половиной года назад. Но 50 лет я была любимой женщиной. Это дорогого стоит. Он и сейчас всегда рядом со мной. Мысленно я продолжаю с ним советоваться по всем вопросам. Я не говорю, что жизнь прошла безгрешно, без семейных баталий. Все-таки он – донской казак, да и я взрыв-пакет. Но это все по дороге к счастью. Я с первых минут знала: это мой человек, мой мужчина, с которым я хочу прожить жизнь.

Да, были моменты, я покупалась на интеллект. Сыктывкар ведь был пустыней в этом плане, я влюблялась в каждую интересную личность, не понимая, что влюбляюсь не в человека, а в возможность узнать мир через знания, которые он несет.

Одним словом, я очень рано вышла на высокий уровень нравственных взаимоотношений с ситуациями. Меня никто не переубедит, если я к человеку хорошо отношусь и была с ним в разных ситуациях, что это – плохой человек. И напротив, меня никто не переубедит, если человек, который продавал меня в серьезных ситуациях, может остаться моим другом.

Поэтому у меня достаточно чистоплотная площадь существования внутри себя.

– В УГТУ вы ведете творческую мастерскую «Азбука нации». Это ваше авторское исследование, как вы к нему подошли?

– На каком-то этапе, именно когда и начали случаться какие-то юные предательства, я подумала: чем жить? Подумала: почему есть история Древнего мира, история КПСС, а где история России, как состоялось наше государство? Взяла тысячелетие России, разбила по векам, и когда начала собирать материал, увидела, что везде присутствуют церковные имена: Владимир Мономах, Дмитрий Донской, Сергей Радонежский… Я была потрясена: какое отношение имеет церковь к истории России?

В 1993 году в Москве открылся Всемирный русский народный собор (ВРНС), который возглавил Патриарх Алексий II. Заместитель Главы Собора, председатель Союза писателей России Валерий Ганичев сказал: «Надя, приезжай, ты человек думающий, найдешь ответы на все свои вопросы». Я приехала на первый Собор и поначалу пришла в ужас от увиденного. Там было много светского народа, коммунистов, священников. На первом собрании коммунисты кричали: «Что эти попы себе позволяют?!» Собрание проходило в Даниловом монастыре, в Патриархии, там был и будущий Патриарх Московский и всея Руси, а тогда митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. Именно он и Валерий Ганичев разработали и создали ВРНС для просвещения почти отпавшего от веры за ХХ век русского народа. На втором Соборе уже никто не кричал, было спокойно, на третьем делегаты были уже совсем воспитанными людьми. Забегая вперед, скажу, что на протяжении многих лет ВРНС являлся и является всероссийской трибуной общественно-нравственной мысли.

Именно на одном из Соборов я поняла, почему,  открывая «Русский дом» в Сыктывкаре как одно из культурных обществ РК, я сделала ошибку. До революции в паспортах нашего народа вообще не было графы «национальность», а была графа «вера». Любая религия надполитична и наднациональна, так же и самое распространенное в России православие.

Конечно, основу православного народа составляли славяне и финно-угры. Но любой человек, крещенный в православие, будь то коми, чуваш, русский, украинец, становился частью крещеного православного народа, русского по имени Русской апостольской православной церкви. И этот русский народ, многонационально единый, составлял более 80 процентов всего населения России.

Потому и в наше время задачи перед Русским домом должны были быть иными, чем просто танцевально-песенные.

Тогда под началом владыки Питирима и его помощника отца Филиппа мы начали заниматься объединением православных, создали Коми отделение Всемирного русского народного собора в Сыктывкаре, на открытие которого приезжали митрополит Кирилл и Валерий Ганичев.

– Все-таки объясните подробнее предпосылки создания Коми отделения ВРНС.

– Меня не переставало волновать, почему так быстро распался СССР? Почему мы рассыпаемся как русский народ, почему нас продали и предали все союзные республики? Да потому и продали, что мы, ослабив православие, потеряв нравственные ориентиры, начали утрачивать традиционную нравственность. Весь ХХ век мы прожили без Бога. А тут и КПСС рухнула. А идеологию в Конституции запретили. И что? Люди пошли в секты и секточки, молодежь начала заглядываться на другие религии. Да тут еще в государственном масштабе перешли на национальное строительство. А национальное строительство без общей скрепы – и есть гибель России.

Когда я это все поняла, то пришла в ужас. К счастью, в этот период на меня посыпались знакомства с профессионалами, которые помогли разобраться в сложных вопросах тысячелетия Руси. В частности, с доктором исторических наук профессором МГУ Сергеем Перевезенцевым, автором замечательного труда «Смысл русской истории».

Все говорят: нужна общая идея. Общая идея у нас есть – восстановление общей нравственности по религиозному признаку. У православных – по православному, у ислама, иудеев, буддистов – по своему. Но у нас была разрушена самая большая площадь государства, распределенная по бывшим автономиям, – площадь русского народа. Путин это понимал, почему он и ввел вертикаль власти, привел страну к общему знаменателю.

– Почему именно в УГТУ вы ведете «Азбуку нации»?

– Потому что в Сыктывкаре моих идей многие испугались. А ректор УГТУ Николай Цхадая пригласил на работу к себе. Профессор Цхадая – профессиональный, талантливый человек, он живет жизнью университета. И он понимал, что я занимаюсь нужным делом. В университете вместе с моими единомышленниками – молодым и талантливым философом Дмитрием Безгодовым и отличным знатоком русской истории Семеном Башкировым мы и разработали магистральное направление «Азбуки нации». Но дети, к сожалению, приходят со школьной скамьи слабыми, не знающими русского языка, истории. Точнее, им знакомо имя Дмитрия Донского, знают, что крестителем Руси был Владимир Красное Солнышко и кто такой Сергей Радонежский. Но не знают, почему и как сложилось государство, которое через веру победило кровь и объединило разные народы в русский православный народ, в чем и кроется загадка русского характера – в его полифоничности. Наш многонационально единый русский народ и есть тайна России, ее сила.

– Две с небольшим недели назад практически по всем центральным ТВ прошел ряд передач, посвященных 190-летию восстания декабристов. И хотя дата не круглая, вовсе не случайно, что именно сегодня так горячо обсуждают выход бунтарей на Сенатскую площадь нынешние историки, аналитики и политики. А что бы вы сказали по этому поводу?

– Спросите меня, кто мой любимый поэт, я и отвечу: Пушкин. Но не потому, что он у всех «любимый», а потому, что я совпадаю с ним и в вопросах взаимоотношения с поэзией, и вообще по очень многим позициям. Как-то сложилось общепринятое мнение, что Николай I был глубоким врагом Пушкина – как раз в силу того, что Пушкин поддерживал декабристов. И немногие знают, какой замечательный разговор состоялся у них в 1826 году в Чудовом монастыре. Эту встречу по свежим впечатлениям поэта записал его друг, граф Струтынский. Во время этой встречи Пушкин, которого император сперва порицал за то, что тот поддерживает идеи республиканцев, показал себя блестящим, думающим человеком, разочаровавшимся в демократических идеях, о чем собственно нигде больше не говорится. В то же время он доносит до императора, что, помимо революционной гидры, глава которой уже сокрушена, есть и другая – самоуправство административных властей, развращенность чиновников и подкупность судов. Разговор их в Чудовом монастыре был не долог, но эта беседа, как пишет Струтынский, «была рубежной для Пушкина, она избавила его от остатков сомнения, сделала его ревностным поборником самодержавной власти. В его душе, сознании, в его миросозерцании соединилось понимание и осознание необходимости борьбы за торжество «симфонии двух властей», подорванной и расколом XVII века, и чужебесием петровских преобразований, и «бироновщиной». После той встречи государь сказал: «Нынче я говорил с умнейшим человеком России, с Пушкиным».

Когда Пушкин умирал, он написал записку императору, попросил позаботиться о семье и простить Дантеса. Николай I ответил: «Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам свидеться на этом свете, прими последний мой совет: постарайся умереть христианином, о жене и детях не беспокойся, я беру их на свое попечение».

– А как вы относитесь к молодой сегодняшней поэзии?

– Почему мне не очень интересны сегодняшние искания молодых поэтов, особенно в провинции. Да, ребята интересуются западной литературой, читают иностранную поэзию, Бродского, поэтов Серебряного века, не вылезают из сетевой поэзии. Все это замечательно. Но это не русская национальная литература. Задача русской литературы – следить за качеством русского православного сердца. Те же самые писатели-деревенщики: Василий Белов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин – они занимались именно качеством души православного человека, качеством, от которого зависит мощь империи, федерации, республики.

А нынешним молодым поэтам не хватает высоты духа, если точнее – высокого страдания души.

Но вот подумай, во время знаменитого разговора в Чудовом монастыре Пушкину было 27 лет, а императору – 30. А их интересовали глобальные вещи, судьба великого народа огромной державы.

Я вижу, какими приходят студенты: первый курс еще ничего, а потом они начинают сдуваться. Я вижу, что в них не заложено любви к отечеству, уже в семьях – не заложено. И это несмотря на то, что университет у нас глубоко патриотический. Произошел какой-то чудовищный спад нравственности, утрачиваются идеалы. Конечно, интернет для многих из них враг. Они ищут острых эмоций, запутываются, совершают глупости. Молодой человек брошен сегодня не в океан информации, из которого можно и выплыть, а в глобальную сеть, в которой так просто запутаться.

– Вас очень много, интервью делать и то непросто. А кто-нибудь пытался написать о вас большую аналитическую статью?

– Да, мне и критики говорят: «Трудно о тебе писать, ну что ты за человек, разбрасываешься!» А я не разбрасываюсь, я так живу, живу моим Отечеством во всех его вариантах – распада, победы, возрождения, жажды возрождения. Бог – это сфера, и жизнь – это сфера. Меня не хватает на все, мне порой жалко, что я не мужчина… Вот сейчас есть темы, про которые я не могу писать – про смерть детей на сегодняшних войнах, про отрезанные головы: я мать, для меня это ненормально. А есть женщины-поэты, которые могут, Марина Струкова, например, она молодая и страстная. Ей досталось ее время.

– А вам?

Мои книги – другие, мало кто их понимает так, как они написаны. И тем не менее каждый находит в них что-то свое. Один скажет: Надя, это вы про меня написали. И другой скажет: а это про меня… Как бы там ни было, важно, что я чувствую душу своего народа, что в любой коми и русской деревне, где про меня бог знает чего только не наговорено, меня просят: почитайте еще. И я понимаю, что мы – один народ, великий, замечательный народ, обманувшийся в своих надеждах, но свято верящий в свое будущее.

– Вы много ездите и в последнее время часто бываете в Болгарии, Румынии. Что для вас эти поездки?

– В этом году я была на двух международных фестивалях поэзии – в Румынии и Болгарии. В Болгарии я просто свой человек. И мне очень больно от того, что правительство этой страны без конца подводит свой народ. Я знаю других болгар, которые борются за объединение славян. А в Румынию меня пригласила замечательная поэтесса Любица Ракич.

В.Г.Распутину
Нам, кому ты – дудочка и гармонь,
Нам – народу сказки и бересты,
Обвенчавшем полымя и огонь,
Звёзды достающему с высоты,
Всё в тебе, единственной, хорошо.
Люба ты, по совести говоря.
По России радостный
слух прошёл:
Тридцать три вернулись
богатыря.
Им, кому не нравится моя страна,
Кому русский  кажется язык
чужим,
Кому наша Родина не нужна:
– Скатертью дороженька, –
скажем им.
Им, кому на золоте замкнут мир,
Кому век привиделся золотым,
Им навеки тайною будем мы.
– Скатертью дороженька,
–  скажем им.

Она говорит: какая ты мужественная, Надя, как ты не боишься так писать. И, понимая, что у нее могут быть неприятности, переводит вот эти стихи на румынский язык и печатает их.

А Румыния, как и Болгария, страна НАТО. Так что не все так просто в Европе. И с сербами я очень дружна. А в свой народ я верю и буду ему служить, сколько смогу. И это – моя собственная потребность жить так, а если не так – пора умирать, значит, это не моя страна. Пока у меня есть эта сила – прийти и подарить надежду, я буду приходить.

– Мой любимый вопрос поэту. Что для вас подлинное, а что – подмена?

– Подлинное – вся русская классика. А подмена? Раньше было проще сказать. Сейчас такое время: благодаря этой вседоступности, которая на самом деле всегда преступна, бурлит колоссальный котел глобальной жизни человечества. Однажды, когда я пожаловалась одному журналисту: дескать, написала неинтересный материал, он сказал гениальную фразу:

«Надька, нельзя каждый день плеваться шедеврами».

Годами позже я оценила эту фразу. Вот так и с глобальными масштабами мировых подвижек. В этом общем котле вседозволенности, безнравственности и в то же время искренней открытости и искренней жажды говорить на другом языке – на языке сегодняшнего дня, что-то происходит, я даже по себе чувствую, что хочется иного масштаба, масштаба протеста и масштаба защиты. Именно потому, что в этот поток, в сеть выбросило все и вся, жемчужину найти трудно, но эти жемчужные зерна там выкристаллизовываются, и в конце концов поток вынесет на берег какие-то очень сильные новые имена.

– «Благодаря вседозволенности» – это что? Что сегодня тогда в профессиональной поэзии? Пошлость?

– Это не пошлость, нет, сегодня в профессиональной поэзии пошлости нет, есть уход от действительности, хотя русская поэзия никогда не уходила от нее. Есть тоска женщины: мужиков полно, а настоящих мало, то есть поиск любви. Сегодня идет перестройка всего мира тоже, и только очень сильный интеллект и сильное сердце выстоят в этом противостоянии. И я думаю, что и на берег русской литературы из всей этой мути будут выброшены очень яркие имена. Та же Марина Струкова – очень сильная протестная русская поэтесса, жесткая, но талантливая. Думаю, точно такой же сильный лирик вызревает где-то в провинции. И в нашей республике в сообществе лирических тонких поэтов взята высокая планка: Андрей Попов, Инга Карабинская, Александр Суворов, Владимир Цивунин, Анатолий Илларионов, Дмитрий Фролов, Александр Поташев, Анатолий Пашнев…

– А что происходит с Союзом писателей России, с московским особняком, где находится головной офис?

– По этому поводу можно долго говорить и много. Скажу лишь, что обстановка в союзе сегодня сложная, много лет председателю, очень сильному руководителю Валерию Ганичеву.

На мой взгляд, на уровне этой личности сегодня кандидатуры не просматривается, хотя, безусловно, Россия талантливая страна, и нужная личность все равно найдется хотя бы в СП России. Другое дело, что Валерий Ганичев смог построить отношения с президентом страны, что чрезвычайно важно для всей структуры и существования писательской организации.

Что касается меня, я бы никогда не стала поэтом с сегодняшним масштабом мировоззрения, если бы не Валерий Николаевич.

– Вы человек завышенных претензий?

– Напротив, я человек достаточно скромных притязаний. Я рано научилась жить самостоятельно, хорошо готовлю. Могу сварить борщ из топора. Мне много не надо, мы не жили роскошно, папа отказывался от совминовских пайков, а мама, помню, когда в детстве чего не доедали, говорила: подождите, вот вернется 50-й, когда вы в тарелки заглядывали, кому я больше супа налила… Дома все время это присутствовало: надо жить судьбой Родины. Мы и с Толей жили, не утопая в роскоши, зато объехали пол-России.

– Вы москвичка по рождению, считаете ли Москву малой родиной?

– У меня никогда не было ощущения малой родины как таковой. Для меня каждая пядь русской земли – продолжение Большой России.

– А детство, а дом, где вы родились? Неужели не тянет?

– Родилась на Чайковского, 25. Я как-то нашла этот дом, там во дворе музей Шаляпина, рядом американское посольство, Белый дом… И недалеко ЦДЛ. Загадочный четырехугольник, который коснулся своими углами моей жизни: в Америке я побывала, за судьбу нашего Белого дома переживала, когда его расстреливали. Когда я пришла навестить ту самую совминовскую квартиру № 5 на улице Чайковского, меня с ужасом впустили, побоялись, что по новым временам я буду претендовать на жилплощадь. А в Доме литераторов мы встречаемся друг с другом, когда бываем в Москве.

– Известно, что в вашей судьбе был человек, который сыграл историческую, поворотную роль в вашей жизни.

– Для меня такой личностью был и остается русский поэт, публицист, критик, главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, мой друг и учитель. Кстати, благодаря этой дружбе в том числе, в журнале вот уже десять лет публикуются поэты и прозаики нашего региона. Самого сильного региона в литературном плане, я в этолм уверена.

Марина Щербинина
Фото из домашнего архива Надежды Мирошниченко.