Наталья Дружинина: «На восстановление разрушенной психики уходят годы»

Россия еще не успела отойти от шока, вызванного недавними событиями в подмосковном Подольске. Что заставило отца двоих детей и главу благополучного с виду семейства взяться за нож и зарезать своих детей на глазах у матери? Высказывались разные предположения: он психически болен, находился в состоянии аффекта и так далее. Правда оказалась страшнее и вместе с тем прозаичнее – он курил спайсы. К такому заключению пришло следствие. Именно поэтому вновь в центре внимания бич последних лет: курительные смеси (спайсы). Профессия врача-нарколога в чем-то схожа с трудом художника-реставратора, разве что в первом случае специалист имеет дело с исковерканной личностью и поврежденной психикой. Но в обоих случаях это кропотливый и тончайший труд. Не так просто вернуть человеку утраченную свободу и право именоваться личностью, особенно в том случае, если мир данного индивида сузился до круговорота: «найти» – «употребить». Труд наркологов осложнен еще и тем, что «картина» зачастую активно саботирует «реставрацию», а спустя некоторое время после сложного и длительного процесса, когда кажется, что результат достигнут, «холст» вновь возвращается к мастеру таким, как будто никогда и не видел его рук. О превратностях и тонкостях процесса реабилитации изданию рассказала воркутинский врач психиатр-нарколог, заведующая реабилитационным наркологическим отделением Наталья Дружинина.

– Возглавляемое вами отделение единственное в республике, так ли это?
– Да, к нам в Воркуту направляют пациентов со всего региона. У нас в отделении десять коек, и сейчас все десять заняты. Мы выделяем квоты и не отказываем никому. Средний срок пребывания в нашем отделении от четырех до шести месяцев. У нас есть все звенья наркологической помощи, за исключением амбулаторной реабилитации. Это звено у нас немного выпадает. Поэтому те наши пациенты, кто чувствует угрозу срыва и обращается к нам за помощью, попадают в стационар. Что тоже неплохо, потому что дает возможность оказать помощь. Но амбулаторная реабилитация могла бы позволить им лечиться от встречи до встречи, посвящая все остальное время выработке утраченных навыков нормальной жизни.
– Откуда к вам чаще всего поступают пациенты?
– По большей части из Сыктывкара. Хотя основная масса наших пациентов – воркутинцы, но если мы говорим о спайсах – это столица Коми. У нас город все же несколько изолирован, и доставить смеси к нам не так просто. Сыктывкару в этом отношении, конечно, крупно не повезло. Наши пациенты и их родители говорят, что проследить за процессом покупки очень сложно. Это как в магазин сходить. Они же сейчас все это заказывают в основном через интернет. Полномочия сотрудников полиции, регламент оперативно-следственных действий не позволяет им оперативно и сразу без суда и следствия задержать и арестовать человека по подозрению в распространении психоактивных веществ. Это непросто. Но результаты все же есть: последний раз приходил на прием молодой человек и жаловался на то, что магазин, где они покупали спайсы, все же закрыли. Он так негодовал. Для таких ребят это как игра, и вывести их из нее очень трудно, потому что они этого не хотят. Впрочем, есть и другие примеры. Тех, кто понял, что все это страшно, видно сразу. Видно, что им уже хватило впечатлений от общения с полицией, освидетельствований, допросов, слез родителей. Есть те, кто оступился, попался и понял, что больше не будет. Я задаю им вопрос: «Теперь представь, что было бы, если бы ты не попался?»
– Задача команды специалистов отделения реабилитации, насколько я понимаю, врачевать именно душу, то есть бороться именно с последствиями для психики.
– Да. Пациенты попадают к нам в разных состояниях: интоксикационного психоза, например, или абстиненции. После того как эти состояния медикаментозно снимают – лечат физическую зависимость, человек может подумать, что у него все в порядке, ошибочно истолковав появившуюся легкость в теле. Проблемы психики, возникающие уже после снятия острых состояний, не снимаются за неделю или десять дней. Разрушение идет очень быстро, в то время как восстановление длится не один и не два месяца – на это уходят годы. Наркологические заболевания имеют хронический характер. Сказать, что человек излечился полностью, мы все равно не можем. Пациент достигает ремиссии, и мы можем снять его с учета, но о полном выздоровлении речи все равно не идет. Человек, который связался с этим, должен понимать, что эта борьба до конца жизни. На что мы и настраиваем наших пациентов. Фактор желания играет важную роль. Таких пациентов немного. Есть, конечно, те, кто приходит осознанно. Они и показывают по итогам лечения хорошие результаты: находят работу, создают семьи. Но таких, повторюсь, очень мало. Основная часть обращается к нам по другим причинам. Много времени уходит на то, чтобы замотивировать наркозависимого начать лечение. У нас работают психолог, социальный работник и врач-нарколог. Это целая бригада специалистов, ведь одному врачу не справиться. Мы, конечно, назначаем медикаментозное лечение, чтобы снять и притупить патологическое влечение. У нас нет волшебной пилюли, и лечение только лишь препаратами не заменит работу над собой.
– В чем заключается эта работа?
– Чтобы настроиться на процесс выздоровления, необходимо менять образ мышления, а значит и образ жизни. Сделать это неимоверно трудно. Реабилитация проходит в несколько этапов: психологическая, социальная и так далее. Мы готовим пациента к самостоятельной, нормальной и здоровой жизни в обществе.
– Бывают ли в это время срывы?
– Бывают, конечно. У многих появляется самоуверенность, и они прекращают дальнейшую работу над собой. Интересно, но далеко не всегда стрессы приводят к срывам. Зачастую люди возвращаются на прежнюю колею в периоды стабильности, когда у них все нормально. Хотя причин очень много. Мы стараемся научить пациентов ближе знакомиться со своей болезнью. Ведь неспециалист немногое знает о наркомании как о болезни. В результате человек не может принять того, что он болен, долгое время отвергает этот факт. Когда мы это преодолеваем, мы начинаем делать первые шажки к успеху. В то же время стараемся поддерживать наших пациентов и по окончании курсов реабилитации, стараемся помогать им. Многие приходят к нам и делятся своими успехами, кто-то ложится на повторные курсы. Некоторые приходят с просьбой положить их, потому что чувствуют, что еще немного – и они сорвутся. Мы стараемся никому не отказывать.
­– Сколько времени уходит на то, чтобы «развернуть» человека лицом к проблеме?
– Иногда месяцы, иногда – годы. Мы зачастую сталкиваемся с тем, что человек вроде бы и признает свою проблему, однако видим, что на самом деле он далек от ее понимания. Когда человек действительно понимает, что он болен, у него появляется установка на то, что больше это не должно с ним повториться никогда. Не важно, будут это наркотики или алкоголь. Многие исповедуют такой подход: «Я курю иногда, чтобы расслабиться, вечером, после работы. Это же лучше, чем я пришел бы домой пьяным». У нас лежал молодой человек из Сыктывкара, он как раз был сторонником такой концепции: «Да, я курю марихуану, да я употребляю спайсы, потому что у меня такая сложная жизнь, мне так тяжело, мне просто необходимо расслабляться. Это же лучше, чем алкоголь. Я расслаблен, не агрессивен, не гоняю жену, играю с ребенком». Мы пытаемся донести до них мысль о том, что это не лучше. В таком состоянии можно навредить окружающим неосознанно, не имея такой цели. Когда человек говорит так, мы делаем вывод о том, что проблема не понята и не осознана. Эти пациенты попадают к нам снова и снова. Месяцы и годы уходят на то, чтобы добиться понимания и признания собственной болезни. Очень часто мы слышим от пациента, что больны все те, кто лежат у нас, только не он. У него же совершенно иные причины и употребляет он совсем по-другому. «Это они все алкоголики и наркоманы, а у меня просто ситуация такая», – говорит он. И это несмотря на то, что человек уже неоднократно лежал в наркологии, что у него уже после запоев или длительного употребления наркотиков произошли изменения на биохимическом уровне. Годы уходят на то, чтобы убедить таких людей в том, что алкоголизм и наркомания это не вредные привычки – это болезнь.
– Получается, что человек сам не может бросить, не может самостоятельно выявить проблему и справиться с ней.
– Да, это маловероятно. Спонтанные ремиссии, конечно, бывают – когда человек понимает, что дошел до ручки и пора что-то менять, – но случается это крайне редко. Как правило, происходит это под давлением жизненных обстоятельств. Представьте, какими они должны быть? Без помощи специалиста справиться с такой проблемой очень и очень сложно.
– Ваши коллеги все как один характеризуют переживания человека, употребившего спайс, как травмирующие психику. Как, по-вашему, вырабатывается психологическая зависимость от неприятных, а зачастую и вовсе ужасающих переживаний?
– Здесь важна не столько эмоциональная окраска этих переживаний, сколько их интенсивность и острота. Люди привыкают не к оттенку, но к силе воздействия. Понять это мне тоже очень сложно. У нас есть опыт общения с пациентами, которые, употребляя иные наркотические вещества – героин или дезоморфин, например, пробуют также и спайсы. Любопытно, но их эти ощущения не радуют. У нас были наркоманы со стажем 10 и 15 лет, и они в один голос говорят: «Нет, эту дрянь мы курить не станем». А молодежь ничто не пугает. Ни видеоролики, где они катаются по полу и визжат «спасите», ни статьи, ни рассказы. Им хочется острых ощущений.
– Можно предположить, что в первый раз спайс пробуют с целью получить новые ощущения. Но почему продолжают это делать после жутких видений – это уже за пределами понимания.
– Им интересны ощущения в состоянии одурманивания. Почему-то это очень притягательно. Мне, как врачу, как специалисту и как человеку, понять это настолько же сложно, насколько и вам.
– Состояние зависимости, если понимать его упрощенно, можно свести к постоянному желанию повторить, не так ли? Как это работает? Какие механизмы головного мозга отвечают за этот навязчивый зуд?
– Здесь не столько мозг хочет будоражить человека, сколько сам человек хочет будоражить свой мозг. Сам механизм обусловлен изменением биохимических реакций. Наш уникальный организм в небольших дозах вырабатывает этанол, например, эндорфины и энкефалины – весь спектр веществ, оказывающих наркотическое воздействие на психику. Привнесение веществ извне препятствует самостоятельной их выработке организмом, блокируя ряд рецепторов центральной нервной системы. На этом механизме, кстати говоря, выстроены самые современные стратегии лечения пациентов с помощью препаратов-блокаторов – они блокируют необходимые рецепторы, и человек перестает переживать весь спектр ощущений от приема наркотика. Этот же механизм запускает абстиненцию (синдром отмены): организм не получает препарат извне, но и свои собственные вещества за ненадобностью уже не вырабатывает. Это биохимическая сторона вопроса. Есть и психологическая сторона, которая сводится к желанию человека получить удовольствие, используя кратчайший путь, которым зачастую оказывается путь наименьшего сопротивления. Для чего заниматься спортом и ходить в театры и галереи, если можно принять наркотик и таким образом простимулировать мозг? В результате больной наркоманией теряет интерес к прежним увлечениям и не может понять, что радует здорового человека. Интенсивность ощущений от приема наркотиков снижает интерес ко всем иным видам деятельности, что особенно актуально для подростков. Они бросают кружки, перестают уделять время и проявлять интерес к хобби, к учебе, к друзьям. Весь их мир, все поведенческие паттерны сосредоточены вокруг одного – наркотика.
– Насколько сам процесс реабилитации коррелирует с возрастом пациента? Чем младше, тем сложнее?
– Да, с подростками работать сложнее. У взрослого человека имеется жизненный опыт, у него сформированы ценности и устоялось мировоззрение, что дает точки соприкосновения, зацепки для того, чтобы начать лечение и реабилитацию. Психика подростка насколько чувствительна к воздействиям, настолько и неустойчива. Прием психоактивных веществ разрушает то, что еще не успело толком сформироваться. Очень трудно заинтересовать ребенка, настроить его на лечение. Здесь очень многое зависит от того, на каком этапе мы смогли приступить к лечению. Переубедить подростка очень сложно. Мы, конечно, говорим о том, что он теряет и каковы будут последствия. Сейчас в методике профилактического воздействия акцент смещен не на запугивание последствиями, а на позитивные установки: мы ищем таланты, интересы – то зерно, которое можно развивать, чем можно заинтересовать и с чем работать. Иногда нам это удается. Есть ребята, которые справляются с проблемой и начинают двигаться вперед. Мы радуемся их успехам, а они с радостью нам об этом рассказывают. С взрослыми людьми хоть и проще, потому что есть за что зацепиться, но все равно приходится иногда даже менять установки. Это неактуально для пожилых людей. С ними так же непросто работать, как и с подростками, потому что они, как правило, зациклены на мысли о том, что их жизнь уже прожита. Они реагируют пассивно, плывя по течению. Мы пытаемся заразить их энергией и вернуть к жизни.
– И у вас получается?
– Иногда. Но, вообще, сложно. Процент эффективности не очень высокий.
– Вы упоминали о том, что процент ремиссии невысок. О каких цифрах мы говорим?
– Устойчивой ремиссия считается тогда, когда пациент не употребляет больше трех лет. Показатели за шесть месяцев текущего года колеблются вокруг отметки в три процента. Кажется, что это немного, но в нашей работе это хороший показатель. Такая же картина в целом по России. Не употребляющих в течение года, конечно, больше, но, если человек срывается, ремиссия снимается и отсчет начинается заново. Поэтому процент пациентов с устойчивой ремиссией так невысок. Но это те, кто уже, скорее всего, не вернется к своим привычкам. Хотя риск сорваться остается всегда, в течение всей жизни. У нас есть случаи, когда и после десяти лет ремиссии пациенты возвращались на круги своя.
– Мы стали говорить о молодежи, а это вообще по умолчанию протестный электорат. Вы в своей практике сталкивались с мотивами употребления вопреки?
– Сталкивались. У нас была девушка, ее привезли на скорой помощи в больницу, и оттуда она была направлена к нам на консультацию. Она, кстати, употребляла спайсы. Когда стали беседовать с ней, она сказала: «Это же не вредно». И это была очень устойчивая установка. Ей со всех сторон говорили, что это вредно, а она выбрала позицию – я вам всем докажу, что это не так. Мы пытались достучаться до нее, но она отказалась наблюдаться у нас. Зависимости у нее не было, ей было уже семнадцать лет, и она имела на это право. Чтобы поставить на профилактический учет, мы спрашиваем согласие пациента. Социальных последствий никто не хочет, поэтому она отказалась наблюдаться. Но на беседы приходила.
– В нашем обществе еще сильны отзвуки советского прошлого, в частности, страх перед психиатрией. Множество ныне живущих помнят это несовместимое вроде бы сочетание слов: карательная психиатрия. Как вы полагаете, изменилось ли что-либо в восприятии вашей профессии обществом в последнее время?
– Я полагаю, что да, меняется. Многие боятся учета у нарколога, как клейма или печати. Мы пытаемся донести, что все это динамично. Даже если человек попадает на учет и намерен с этим справиться, то никто его держать на учете не будет. У нас есть пациенты, которые совершенно спокойно отучились и сдали на права, если ремиссия доказана. Есть те, кто получает допуск к определенным видам работ. Наша задача не состоит в том, чтобы наказать их, напротив – мы стараемся помочь. Конечно, определенные последствия есть, но мы всегда предупреждаем пациента об этом, и решение он принимает сам. Если он адекватен и дееспособен, конечно.
Беседовал Артем ОРЛОВ
Фото Елены ЦАРАНОВОЙ