Мудрые романтики накануне больших перемен

22 января исполняется 90 лет со дня рождения коми писателя и драматурга Петра Шахова. Уроженец деревни Кекур Усть-Куломского района, как и его старший брат, тоже писатель, Борис Шахов, Петр Федотович окончил Пожегскую неполную школу и учился в Ухтинском горно-нефтяном техникуме. Уже с 15 лет работал воспитателем Пожегского детдома, а затем стал его директором. В коми литературе дебютировал как поэт, затем успешно работал в жанре прозы. Писательскому мироощущению Петра Шахова были присущи оптимизм и вера в человеческую доброту. «Республика» обратилась к сыну писателя – журналисту Виталию Шахову с просьбой поделиться своими воспоминаниями об отце и том времени, когда он творил.

– Виталий Петрович, в детстве вы гордились тем, что ваш отец – писатель? Накладывало ли это некую дополнительную ответственность, например, в школе?

– В детстве точно нет. Мне повезло подолгу вертеться в их кругу на писательской даче в местечке Лемью. Для Юшкова, Торопова, Леканова, Микушева я был чем-то вроде сына полка. Был нахальным и самоуверенным. Беседовал с ними на равных. Гордиться этим было бы странно. Это я уже позже понял, откуда у меня довольно серьезное понимание в некоторых вопросах жизни и литературы.

А в школе вообще никто не интересовался профессиями родителей. Хотя уже в математической спецшколе, классе в десятом, любимая учительница по литературе сильно хвалила мои стихи и посоветовала показать их отцу. И я понял, что он для нее авторитет. А она была та еще питерская штучка. Ну, наверное, тут я какую-то ответственность почувствовал.

Помню, отец сказал, что стихи ученические, но он вставит их в повесть, может быть. Я тогда сильно обиделся. На конкурсе ведь победил.

– Петр Федотович – автор повестей и пьес на коми языке. Они публиковались только на коми или были переводы на русский, и если да, то переводил сам автор или доверял другим?

– Они выходили и на коми, и на русском языке в Коми книжном издательстве. В количестве и тиражах, не сравнимых с сегодняшними. И, как ни странно, продавались. Преимущество, естественно, отдавалось книгам на коми языке. Переводы, как правило, печатались позднее.

Помню, уже студентом зашел в Ленинграде в книжный магазин и увидел книгу: «Зачем живем…». П.Шахов. Издательство «Современник». Красивая такая. В строгом сером переплете. Купил сразу две. На следующий день побежал докупать, потому что эти уже подруги выпросили. А нету! Я потом отцу посетовал, что тот не предупредил, и попросил еще. А – нету! Мне показалось, что он был доволен.

Тогда система была такая: национальный автор готовил так называемый построчный, то есть дословный, перевод. Его делал не обязательно сам автор. Иногда – жены.

Профессиональный русский литератор делал на его основе перевод литературный. Кстати, для русских писателей это был неплохой приварок – 30 процентов от гонорара. А своих книг многим русским писателям приходилось ждать годами. У нацменьшинств в этом смысле были некоторые преимущества.

В каком-то смысле папе повезло. Один из его первых рассказов заметила Луиза Рекемчук, сделала подстрочник, а муж – уже маститый писатель – Александр Рекемчук – литературный перевод разместил не где-нибудь, а в журнале «Огонек». Тиражи журналов тогда были сумасшедшие. Так что большую известность тогда еще студент партшколы получил сначала в Москве. Потом они дружили, и таким образом были опубликованы переводы нескольких повестей и рассказов.

– В те времена трудно было пробиться в литературу?

– Теперь я понимаю, что система отбора была достаточно стройной и строгой. Литературные объединения, официальные рецензенты, критики, обязательные рекомендации членов союза. Она автоматически отсеивала графоманию. Но и слишком ярким талантам пробиваться было непросто. А если уж появлялся намек на инакомыслие… Да что там: Довлатов, Войнович, Бродский.

У нас я таких примеров не знаю. У отца, и не только у него, были проблемы другого рода. Ретивые идеологи требовали образов партийных и хозяйственных руководителей в нужном, так сказать, ракурсе. «Монстры» в случае чего шли к первому секретарю Ивану Павловичу Морозову, и тот быстро унимал особо ретивых (а таких среди идеологических работников хватало). Молодым было сложнее.

Хотя, например, Александра Лужикова наши литературные столпы сразу взяли под крыло. Ему прощалось очень многое. Потому что талант. Думаю, это не единственный такой пример.

В 70-80-е годы прошлого века в коми литературу пришло послевоенное и практически «небитое» репрессиями поколение. Их творчество заметно отличалось от творчества предшественников. Я, конечно, субъективен, но, на мой взгляд, столпами были Иван Торопов, Геннадий Юшков и Петр Шахов. Очень разные советские писатели.

Каждый олицетворял особое направление. Все работали достаточно свободно и писали так, как дышали. Петр Шахов отличался таким, я бы сказал, чеховским лаконизмом и чувством юмора.

«Монстры» пользовались поддержкой властей в разных формах и сами поддерживали молодых. Так что литературный процесс смотрелся вполне гармонично.

– Где ваш отец брал сюжеты для своих произведений? Когда писал, зачитывал в семье написанные главы, советовался? Кто был его главным рецензентом?

– Сюжеты брал исключительно из жизни. Редко с чьих-то слов. Как правило, у героев были реальные прототипы. Был скандальный случай, когда сначала в рассказе, а потом и в пьесе появился очень знакомый образ родственника по маминой линии. Обстоятельства рассказа были юмористические и узнаваемые. Речь шла об очень любвеобильном мужчине и его верующей жене. Родственники персонажей узнали и хотели папу побить. Как-то обошлось.

Впоследствии об одной из этих родственниц он написал замечательный рассказ «Тётка Аксинья». Считается одним из лучших образов коми женщины. По мне – так вообще лучший. Может, потому что в нем не только эта женщина, но и моя бабушка. Думаю, что не только моя. А сам «прототип» приходил чуть ли не на каждый спектакль и усаживался в первом ряду в красивой такой шали. Они с Глафирой Сидоровой были даже в чем-то похожи.

Позже я понял, что и его устные рассказы в компаниях – а он на них был большой мастер – были своеобразной проверкой. Петр Федотович умел очень забавно не только пародировать реальных персонажей, но вставлял и выдуманные истории (за что получил прозвище «коми Андроников»). Или же выдавал услышанную охотничью историю за свою. Любил читать чужие письма. Например – мои. Когда я возмутился, отец заявил, что у него работа такая. Потом сюжеты видоизменялись и ложились либо в повесть, либо отдельным рассказом.

В семье он точно не советовался. Да и читки готовых произведений, во всяком случае прозы, среди друзей у нас – в Коми – тоже были не в традиции.

– Кстати, домашний язык в вашей семье был коми или русский?

– Русский. Только с бабушкой по-коми говорили. Поэтому литературного языка я не знал. Но папа поступил хитро. Мне было лет двадцать, когда он попросил сделать подстрочник для московского издательства. Это был большой очерк или маленькая повесть в свободном жанре. Сроку дал два месяца, а сам уехал лечиться в санаторий. В общем, эти два месяца я почти не спал. Коми-русский словарь разрезал на буквы. Зато авторитетный русский профессионал в литературном переводе исправил всего пару слов и заявил отцу, что после сына ему никаких переводчиков не надо.

– Лично вам какое из произведений Петра Шахова нравится больше всего и почему?

– «Синий патефон». Я приступил к переводу этой последней повести отца, еще когда он был здоров. Не то чтобы мы спорили, но советовались. Для меня это была очень трудная работа. В этом тексте юмор состоял даже не в парадоксальном сочетании слов и интонаций, что для коми языка характерно, но в самой неправильности построения предложений. Я спрашивал отца: «Почему сам не переведешь? Ведь русским ты не хуже меня владеешь». «Хуже… Я на нем не думаю. А ты думаешь. И читатель должен тоже думать», – отвечал он.

Кстати, о том, что Петр Федотович начинал как поэт. Да. Это были детские стихотворения. Сам себя он поэтом не считал совсем. Но в повести одно маленькое стихотворение есть. Я сделал вариантов пять. Помучились вместе, и он решил совсем убрать. Повесть получилась итоговой и чрезвычайно плотной по тексту. Там слова нельзя убрать без потери смысла. Заканчивал перевод я уже самостоятельно. Отец серьезно болел. А вышла на русском повесть уже после его смерти в журнале «Арт». Чем я горжусь.

Но нравится она мне не только поэтому. Я просто не встречал больше в литературе другого такого простого – и светлого, и грустного – воспоминания о собственной жизни. Человек как будто смотрит на себя «оттуда».

В сравнении с другими Петр Шахов написал относительно немного. Но я знаю, как долго он готовился и вынашивал произведения. Между промелькнувшим замыслом и готовым рассказом проходили годы. Я это видел. И у него нет случайных, так называемых «проходных» вещей. Разве что самые ранние.

– Что из наследия вашего отца изучается в наше время в школе и вузах республики?

– Тут я могу ошибаться. Программы меняются. Я за ними не слежу. Знаю, что туда в разное время входили «Тётка Аксинья», «Печорские повести», отрывки из «Синего патефона». Мне кажется, что у преподавателей в этом отношении сегодня есть свобода выбора.

– В советские времена прожить только за счет литературы удавалось немногим. Поэтому писатели трудились в издательствах, зарабатывали на хлеб журналистикой и редакторской работой. Петр Шахов не исключение. Как он распределял свое время, чтобы успевать и творить, и выполнять повседневные обязанности по основному месту работы?

– Вообще, для отца это было проблемой. Партия приказала ему трудиться сначала на телевидении, потом в газете. Но это никак с писательством не совпадало. Он хотел перейти либо в издательство, либо в институт языка – не отпускали. Хлопнул дверью и ушел в никуда. Белоцерковский – в те времена главный строитель республики – пристроил слесарем шестого разряда в качестве летописца строительной отрасли. Потом возникло коми отделение литературного фонда. Потом пригласили главным редактором журнала «Войвыв кодзув». Эти работы сильно главному делу не мешали. Тем более что писателям полагались творческие отпуска и другие льготы. Например, в домах творчества можно было очень недорого проживать хоть по два месяца в год. В принципе советская власть о своих инженерах человеческих душ заботилась. Гонорары были нормальные. Пьесы ставились. А Петру Шахову и сам первый секретарь обкома Коми АССР Иван Павлович Морозов благоволил. Он вообще о коми интеллигенции не забывал. Так что писатели не жировали особо, но и не бедствовали.

– Вы лично знали многих писателей, ставших классиками коми литературы. Читала ваше эссе-воспоминание об атмосфере в Доме творчества. Напомните, каким было писательское сообщество, как общались между собой литераторы, какие у кого были причуды.

– Это была очень добрая, серьезная и одновременно веселая компания. Я таких потом по жизни не встречал. Хотя теперь уж можно сказать, что Иван Торопов и Геннадий Юшков друг друга недолюбливали. Поэтому за общий стол без Петра Шахова их старались не сажать. Папа умел любой конфликт перевести в шутку, в пародию, на которую невозможно было обижаться.

А так коми парни в основном были горячие. И пели, и плясали от души, с азартом. Вообще, начальство любило привозить в Дом творчества разных гостей. Оно обеспечивало стол, а писатели – веселье. Как-то там гостил и даже проживал английский филолог Джон Коутс – полковник МИ-6. За столом сидели веселые писатели и два серьезных прозаика в штатском. А у поэта Владимира Попова была смешная привычка: если он сам не разливал, то следил за рукой наливавшего и громко кричал «Стоп!», когда ему казалось, что перебор. Папа, говорил, что разведчики на первом выкрике чуть не поперхнулись. Привыкли где-то к третьему тосту.

Могу только засвидетельствовать влияние Петра Шахова на местную моду. После операции на ногу Петр Федотович из какой-то замысловатой коряги вырезал себе толстую палку-трость. Мастеровитый Иван Торопов немедленно соорудил себе такую же, но посолидней. Говорят, что и Юшков последовал примеру, но хранил орудие на личной даче и никому его не показывал.

То, что молодые участники творческих семинаров стали дружно вырезать себе легкие узорные трости, никого уже не удивляло. Странно было другое: серьезные мужики из местных обзавелись такими же художественными излишествами. Впрочем, тогда в Лемью было много беспризорных собак. Вероятно, Петр Федотович случайно наткнулся на веяние времени, почувствовал, так сказать, «социальный заказ». Рассказывать можно долго.

Есть забавный эпизод взаимодействия с властями. Рядом с писательской дачей был большой забор, отделявший рядовые дачи от обкомовских. А за забором – магазин. В магазине – спиртное. Когда писатели допивали последнее (что случалось), в магазин бежал комендант дачи Петр Шахов. Но обходить забор до калитки было далеко. И комендант обычно срезал путь. В очередной раз он перекинул через забор портфель, перелез сам, отряхнулся и услышал: «Что-то ты не в самой лучшей форме, товарищ Шахов! Тяжело лазаешь. Придется тебя на наши пробежки в парке пригласить».

На пригорке за упражнениями писателя наблюдали Иван Павлович Морозов и Зосима Васильевич Панев. А в Кировском парке в те времена вслед за секретарем по утрам дружно трусила вся чиновная братия. Такая была мода. Кстати, Петр Федотович бегать тоже очень любил: подолгу, по лесам, по дорогам, но в одиночку. «Так, Иван Павлович, я же не в городе живу», – ответил отец Морозову. «А что так?» – «Так квартиру уже три года обещаете. Мы с Васютовым, как мимо обкома проходим, так и скандируем: «Ордер! Ордер!» – «Странно. То-то мне сказали, что писатели каких-то орденов требуют».

Тогда отец с поэтом Юрием Васютовым, действительно, уже лет пять проживали на писательской даче. Деньги на квартиры Литературный фонд выделил давно (это была богатая организация). Но деньги ничего не решали. Фонды, лимиты. Партия обещала, но все никак «не женилась». И ведь после этого эпизода довольно быстро вопрос решили.

– Дети не часто выбирают родительскую стезю, но вы пошли по отцовским стопам – стали журналистом, а затем и писателем. От отца что-то переняли – стиль, юмор?

– Насчет писателя – конечно, хотелось бы. Но пока меня можно условно назвать литератором – не более того. Что касается юмора, то до отца мне далеко. Его шутки вызывали смех и улыбки. Мои – скорее усмешки. Но этому ведь не научишься. В принципе я довольно долго следовал завету отца: «Можешь не писать – не писай». Карьера советского инженера-программиста продвигалась по советским меркам более чем успешно. Но! Все изменила революция. Политика занесла прямо в кресло главного редактора городской газеты. Если б знал, что это такое, не рискнул бы. Знакомые журналисты смотрели с сожалением как на безнадежно больного. Я объяснял такое свое странное поведение генами. А вот отец был не в восторге. Мы очень много и горячо спорили тогда. Он не разделял моих «демократических» принципов. Не самих принципов, а путей их реализации. Партийный билет не сдал. Он до сих пор лежит в ящике его – теперь уже моего стола. Довольно быстро в этих спорах родилось понимание тяжести ожидающих нас перемен.

Кстати, большинство из поколения писателей, к которому относится отец, этих перемен не приняли и не пережили. Это были настоящие романтики. Мудрые романтики, хорошо понимавшие то, что нам еще предстояло пережить на собственной шкуре.

Беседовала Галина БОБРАКОВА

Фото из семейного архива Виталия Шахова