Андрей Попов: «На стихи дает право судьба»

Поэт Андрей Попов переехал из Воркуты в Сыктывкар всего несколько лет назад. Но с его появлением в Союзе писателей Коми, где он стал заместителем председателя правления, заметно активизировалась поэтическая жизнь республики. Союз писателей заметно прибавил молодыми авторами. Андрей Попов – автор пяти сборников. В своих стихах он неизменно раскрывается как человек высоких помыслов и суждений. «Ловцы человеков» – очередная поэтическая удача поэта, за которую в этом году он был удостоен двух престижных российских литературных премий и республиканской премии имени Альберта Ванеева.

– Вам наверняка многие задавали этот вопрос. Почему вы назвали свою очередную книгу «Ловцы человеков»?

– Обращаясь к галилейским рыбакам, будущим апостолам Андрею и Петру, Христос сказал: «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». Это же и ко всем нам обращение. Нам надо идти за Христом, чтобы стать ловцами человеков. Это не профессия такая, а высокая задача – нести в мир свет и любовь, тем самым становясь всем людям ближними. Как мы справляемся с этим – другой вопрос, тем не менее многие из нас понимают, что жить вне этой задачи нет смысла. Об этом и хотелось сказать в моей книге.
– Наставниче! – Симон сказал
в ответ. –
Всю ночь трудились, а улов –
трава и ветер.
Нет рыбы в море. Видно,
рыбы нет…
Но я по слову Твоему закину сети…
Наставниче! Не покидает страх,
Всю жизнь трудились –
а не стали словно дети.
Как уловить любовь в делах,
стихах?..
Но я по слову Твоему закину сети…

– Как вызревают ваши стихи, долго ли?

– Очень по-разному, иные темы лежат годами. Некоторые сразу приходят как некий чувственный ответ на определенные жизненные обстоятельства. Порой деталь какая-нибудь задевает, и из этого вырастает стихотворение или фраза. Бывает, на проповеди стоишь, батюшка что-то говорит для тебя, вдруг какое-то лирическое напряжение в его фразе – и хлоп, это – «твое». У меня такое сложение ума, и это, уже, скорее, профессиональное. А бывает, неизвестно откуда что приходит. Как говорил португальский поэт Фернандо Пессоа:
Пути у поэтов окольны,
И надо правдиво до слез
Ему притворяться, что больно,
Когда ему больно всерьез.

– Как вы пришли к вере? Обстоятельства, встреча?

– У меня есть стихотворение:
Страсти, страсти —
гордые стихии —
Стихли вдруг в сердечной глубине,
Слышу я смиренье литургии:
Кто-то помолился обо мне.
Кто он, мой заступник
перед Богом?
Кто сумел простить,
не упрекнуть
И моим бесчисленным тревогам
Попросил спасение — и путь?

Возможно, это предки помолились обо мне, чтобы я обрел веру. К моему стыду, о них я долгое время ничего не знал. По отцовской линии у меня не было ни дедушки, ни бабушки. Родители о них мне скупо рассказывали: они рано умерли, когда отцу было всего семь лет, поэтому он воспитывался в семье своей тетки. По линии матери бабушка Дуся являлась не родной, второй женой деда Григория, который умер, когда мне исполнилось чуть больше года, так что никаких воспоминаний о нем у меня не осталось. Мачеху моей мамы я называл бабушкой, однако близких отношений, родственной любви у нас как-то не возникло. А уж второго мужа бабушки Дуси у меня язык не поворачивался величать дедушкой, и я называл его Василь Василич. Это был один из самых ярких персонажей моего детства. У него был какой-то криминальный внешний вид, мне, во всяком случае, так казалось. Он был поджарым, с хитрыми бегающими глазами, носил обязательно кепку блатного фасона, опуская ее на глаза. Редко бывал трезвым, любил сквернословить, но делал это красиво, мне запомнилась его любимая и самая безобидная присказка: «Мать твою в кувшин!». Конечно, я не понимал тогда глубины этого идиоматического выражения по малости лет, но звучало оно необычно – как-то значительнее, чем привычная людская ругань.

– Известно, что вы потомок Ивана Куратова, как вы узнали об этом?

– Долгое время я и жил, не зная своих предков, и что плохо, не очень-то интересуясь своей родословной. Откуда я пришел? Почему у меня такие черты характера? Кому я обязан этим, кроме папы и мамы? Почему мне не нравится пить дешевый портвейн, как Василь Василичу? Ответы на подобные вопросы казались мне необязательными – с нынешним днем надо было как-то разобраться. 

Но жизненные приоритеты изменялись постепенно. Сначала к отцу пришло письмо от дальней родственницы из Челябинска, это было в конце 80-х годов прошлого века. Она писала, что в сыктывкарской газете «Молодежь Севера» прошла публикация о родословной основоположника коми литературы Ивана Куратова. В ней говорилось и о дедушке моего отца, значит, о моем прадеде протоиерее Михаиле Попове.Позднее я познакомился с автором статьи – краеведом Анной Георгиевной Малыхиной, она и открыла для меня мир моей родословной. Тогда ее изыскания дошли до начала XVIII века, сейчас уже до XVII века. Уже мой прапрапрапрапрапрадед Тимофей – 1695 года рождения, вышел из крестьянского сословия и служил в церкви пономарем. Его дело продолжили сын Пантелеймон и внук Петр. А правнук Алексей Куратов, отец первого коми поэта, был рукоположен в диаконы. У Ивана Алексеевича Куратова была сестра Антонина, она вышла замуж за иерея Константина Попова. Один из их сыновей – Михаил Попов стал священником Спасской церкви в селе Кибры, ныне – Куратово. Рассказывают, что, когда красноармейцы во главе с «коми Чапаевым» – Морицом Мандельбаумом хотели его расстрелять, жители встали горой на его защиту. А своеобразным детонатором – почему я пришел к вере – послужили перестроечные годы конца 1980-х, когда я остро переживал весь этот ужас. Я в коммунистические идеалы никогда не верил, но когда люди начали разрушать страну, когда многое работало на хаос, на дезорганизацию… Мы с моим товарищем тогда в воркутинской газете «Заполярье» начали вести рубрику «Православные праздники». Интернета еще не было, сидели по библиотекам. Потом оказались в православной общине, собирались в здании бывшего торгово-кулинарного училища. В нем – в деревянном покосившемся здании – была устроена церковь, точнее молитвенный зал. Но главное, начались литургии, люди могли исповедоваться, причащаться. Из той православной общины несколько наших товарищей стали священниками. Правда, служат не в Сыктывкарской и Воркутинской епархии. Но было много людей, кто пришел не столько за верой, а просто из любопытства. Пока не было священника, в ней собирались экстрасенсы, уфологи. Хорошо, что колдуны не приходили. Такое было веление времени, слишком долго все духовное было под запретом. Приходили и ярые оппозиционеры коммунистического режима, для которых православие было лишь формой политического противостояния.

– Да уж, не каждый диссидент – с Богом в душе

– Не каждый. К нам, например, приходил даже известный историк писатель Павел Негретов, который оказался в Воркуте после издания его книг в США. Каждый искал свою свободу. Жаль, что Негретов ушел – ушел еще до того, как появился священник, посмотрел на собрание уфологов и экстрасенсов, перекрестился и ушел. На церковные службы потом тоже не приходил. Исповедание веры стало вполне допустимым для государства. А для него противостояния неким идеям было важнее православной практики.

– Насколько, по вашему мнению, допустимо сближение государства и церкви?

– Церковь и государство должны быть соработниками. Я за симфонию властей – духовной и светской. Они должны быть в согласии. Об этом мечтали в Византии, начиная с Константина Великого, мечтали на Руси – вспомните патриарха Никона. К сожалению, реальность сложнее. Духовная и государственная власть редко были едины. Петр I вообще решил обходиться без патриархов. Ленин священников расстреливал. Ныне государство порой желает использовать церковь в своих интересах. Церковь не как небесный, а как социальный институт, очень часто зависит от государственного внимания. А единой цели пока у них нет. Общей целью, мне думается, должно быть спасение человеческой души. Но если вдруг власть такой смысл озвучит, то сразу начнутся крики-протесты, что у нас светское государство. Против косности такого мышления, как против рожна, не попрешь. Поэтому имеем то, что заслуживаем. Каково духовное состояние общества, такова и симфония властей. Пока не скажешь, что гармоничная.

– В стихотворении «Трагедия ожидания» вы, перечисляя ряд современных писателей, в том числе и достаточно высокого полета, таких как Людмила Улицкая, Татьяна Толстая, Дина Рубина, тем не менее утверждаете, что почвы для прихода нового гения масштаба Достоевского или Чехова сегодня нет. Вы на самом деле так считаете или это, скажем так, фигура речи?

– Наоборот, почва-то есть, но не рождается на ней ничего. Нет, приходят очень талантливые писатели, в том числе и перечисленные мною. Но не приходит такой писатель, которого можно было назвать совестью нации.

– Вы считаете, что сегодня может родиться личность, по масштабу равная, скажем, Достоевскому?

– По идее может, конечно, но не рождается.

– Не хватает «трагизма» времени?

– Не в этом дело. Все мельчает. Нужен такой читатель, который будет лучше писателя, глубже, сильнее, мудрее. Это создание среды, самого бульона, который непременно «выплеснет» в свет гения. У нас же, к глубочайшему сожалению, писателей сегодня становится больше, чем читателей. Умирает сам интерес к чтению, даже к интернет-чтению, как говорит статистика, хотя это вещь весьма условная. Но смотря на некоторую часть молодежи, я ей начинаю верить. Повторюсь, нужна литературная совесть народа. А многие нынешние писатели, талантливые, отмечаю, писатели – это скорее такая «больная интеллигентская рефлексия», и по очень многим мировоззренческим вещам они не совпадают с народом, подчеркиваю: не с толпой, а с народом.

– Ваша строка: «Дмитрий Галковский уводит себя в бесконечный тупик». А ведь после издания философского «Бесконечного тупика» Галковского многие называли гением.

– Я не знаю, что он пишет последние 10-15 лет. «Бесконечный тупик» обещал нового Розанова. Но все-таки это элитарное произведение, огромное, где примечание на примечании, сноска на сноске, практически бессюжетное. Но я-то в стихотворении имел в виду, что надо найти выход из тупика, в том числе и в литературной плоскости.

– Вы активный и, можно даже сказать, ярый противник всего русофобского, так?

– Геннадий Юшков рассказывал мне, что в 60-е годы прошлого века его стихи для издательства «Советский писатель» переводил известный русский литератор Николай Старшинов. В Москве они не раз встречались, обсуждали точность тех или иных строк. Во время одной из таких встреч к ним пришел поэт Ярослав Смеляков, который тогда возглавлял отдел поэзии в журнале «Дружба народов». Старшинов предложил ему посмотреть стихи коми автора. Смеляков прочитал и без раздумий сказал: «Берем!». «Тебя не смущает, Ярослав, что стихи несколько националистического толка?» – потом спросил он. «Коля, каждый поэт, если он настоящий поэт, просто должен быть националистом», – ответил Смеляков. Знаменательная фраза, и сказана она в тот период времени, когда в силу идеологических причин надо было называть себя интернационалистами. Однако искренние искания и размышления всегда приводят человека к совершенно другим выводам. Легко быть безликим, а нация – это колодец духа. Чтобы не стать историческим мусором, народ должен сохранить своеобразие своего лица. Из какого колодца черпаться духу? Только из нации. Чем более писатель националистичен, тем более он универсален. А если ты стандартен и все национальное выхолостил, что тут интересного? В стихах нужна личность, индивидуальность, твоя личная судьба, право говорить. И чем более ты индивидуален, национален, тем более универсален, тем более понятен другим, как бы парадоксально это ни звучало.

– Николай Рубцов отмечал, что в поэзии должен обнаруживаться высокий строй души, это есть ее особое состояние. И тем не менее это сказал человек, который однажды написал: «Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны…»

– Да, но он же добавил: «Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей». Потому, что царская корона для Рубцова – это власть. А белые церкви – это олицетворение народа. А Рубцов был как раз глубоко национальным поэтом. Да, это человек с очень трагичной судьбой. У меня есть стихотворение «Два Николая», где в качестве эпиграфа как раз приведены эти строчки Рубцова о короне и церквях. И заканчивается оно так:
Мне жаль разрушенный, как атом,
Народ и храма русский свет…
Что царь убит своим солдатом,
Своею женщиной – поэт.
(Николай Рубцов был задушен своей гражданской женой Людмилой Дербиной 7 апреля 1971 года, Вологодский городской суд признал Дербину виновной в убийстве, приговорил к восьми годам лишения свободы – авт.) Наверное, он не ставил для себя – вот стану национальным поэтом, он просто им был. Поэт жил судьбой своей страны, он понимал и разделял эту судьбу. И это у него было естественно, как дыхание.

– Вы работаете с молодыми поэтами, проводите республиканские семинары, разбираете их творчество. Вы видите в их стихах эту самую высокую ноту? Или, скажем так, до какой степени в них поэзия – это судьба?

– Мне приходится говорить о культуре стиха, о понимании каких-то вещей, что поэзия – не игра слов, не игра ума. Да, поэзия – это судьба. Это способ жизни, и тот, кто понимает это, со временем превращается в профессионального автора. Но если человек ставит себе какие-то другие цели, он не будет поэтом. Понимаю, что жить без профессии сегодня невозможно. И тем не менее каждый должен сам для себя выстроить иерархию, что важнее для него и что именно – его путь. И да, мог бы я, конечно, посетовать, что у молодых не хватает масштаба мысли, и беда в том, что в своем творчестве они больше заняты личными переживаниями и литературщиной. И все же лучшие из них стараются найти свой мир, хотя и сужают его, а не пытаются, напротив, развернуть, сделать свободным.

– Значит ли это, что вы постоянно находитесь в состоянии своей «внутренней профессии»?

– Конечно, да. Иначе ничего не получится. Не могу же я как французский поэт Артюр Рембо однажды заявить: «Хватит, я написался вдоволь». Как и в любой профессии, в поэзии тоже надо расти и заниматься ею ежедневно.

– Кого бы вы назвали поэтом современности?

– Хороших поэтов много сейчас в России, один из моих любимых – Юрий Кузнецов.

– Его вряд ли можно назвать национальным поэтом, как Рубцова.

– Да, Кузнецов все-таки больше элитарный поэт, но мне нравятся масштабы и задачи, которые он решает в своем творчестве. Хотя и смущают некоторые его переборы, когда, например, он в своей поэме «Сошествие в Ад» поместил в геенну дюжину русских и мировых классиков – от Шекспира до Булгакова, политиков – от Сталина до Грозного, Ельцина с Чубайсом, тогда еще живых, и сорок двух подписантов расстрельного черного письма, опубликованного в «Известиях» в октябре 1993 года. Как бы к ним ни относиться, все-таки он не Судия. Особенно для тех, кто еще был жив и имел шанс глубоко раскаяться в своих деяниях. Но как он великолепно перевел на язык поэзии «Слово о Законе и Благодати» Митрополита Иллариона.

– Есть у вас еще любимые современные поэты?

– Немало хороших поэтов можно назвать. Сегодня много говорится о самобытном омском поэте и художнике Аркадии Кутилове, который всю жизнь прожил бомжом и был убит в 1985 году. Вадим Кожанов перед смертью написал, что считает Кутилова крупнейшим поэтом ХХ века. Алексей Решетов, Анатолий Передреев, мощный духовный поэт Даниил Андреев, не избежавший искушения в своем учении «Роза мира», да много могу назвать имен.

– Национальный поэт и православный поэт, вы считаете, это одно и то же?

– После церемонии награждения премией Сергея Есенина мы большой командой с писателями и учеными ездили в Константиново, на родину классика. В автобусе завязался спор. Один из историков, профессор, коммунист, кстати, вдруг стал говорить о том, что Есенин был православным поэтом. При этом он начал цитировать какие-то его «христианские» строчки. Я сказал, что не считаю Есенина православным поэтом. Мне вообще не нравится это определение – «православный поэт», как будто это какая-то конфессиональность. Если поэт православный, это в любом случае скажется в его стихах. Вот Александр Солодовников – если уж кому-то очень хочется назвать поэта «конфессионально», действительно православный, так как у него все стихи – это то, что происходит в православии. Но Есенина никак нельзя так назвать. А вот это: «Мать моя Родина, я – большевик», а «Задрав штаны, бежать за комсомолом», а «Страну негодяев» – это куда деть в таком случае? Но он был национальным поэтом, потому что жил с народом, со всеми его ошибками, со всеми его метаниями. Конечно, ментально он православный, у него совесть и душа – христианка, но по жизни он шел не как православный христианин, он падал, взлетал, шарахался, гулял. Мог ошибаться, заблуждаться, но в нем была стихия, в нем жил какой-то нерв, за что его любили в народе. Это и определяет его своеобразие.

– Вы пережили страшную трагедию – гибель сына. Ваша вера помогла вам обрести душевное равновесие?

– Не знаю, пришел ли я в какое-то равновесие, это очень зыбко. Конечно, если бы я не был в церкви, мне было бы сложнее. Но я очень тоскую. Это был единственный ребенок, и были большие надежды, связанные с ним. В 126-м псалме говорится, что много сыновей – это все равно что стрелы в одном колчане. А у меня была одна стрела. Когда это произошло, то вера моя поколебалась, я пошел на спор с Богом, и не всегда очень хороший, и в том числе – в стихах. И все же, если бы не вера… Нет, душа не то чтобы успокоилась. Если бы не вера, просто был бы потерян смысл жить дальше.

– В стихах вы часто опираетесь на библейскую литературу. Значит, вы все же рассчитываете на читателя определенного круга? Или как бы потенциально «образовываете» его таким образом?

– Кто пребывает в библейском «контексте», тому и так все понятно. Но всегда в качестве эпиграфа я ставлю ссылки – где находится первоисточник, чтобы читатель мог посмотреть, откуда все идет. Нет, задачу кого-то просвещать я не ставлю, это личные переживания. Своего рода осмысление действительности через определенные главы, цитаты из Библии.

– Стихотворение «В селе Петрунь» – это зарисовка из жизни?

– Да, была такая ситуация в декабре 2013 года. Мы поехали творческой делегацией по коренным народам, которые живут вдали от крупных населенных пунктов, почти у полярного круга. Северное село Петрунь – это сто километров от Инты. Вертолет, как выяснилось, летает раз в неделю, при летной погоде. А мы намеревались выступить и сразу уехать. Когда узнали перед отъездом о расписании вертолета, решили обратно до Инты уезжать на «буранах», неделю никто ждать не мог, да и Новый год был на носу. Поехали все как-то легкомысленно – в ботиночках, налегке, и я тоже, лень было валенки с собой тащить. Приезжаем в Петрунь, там минус сорок. Как ехать на «буранах»? Решили ждать потепления и вертолет. Местные нам объяснили: сейчас потеплеет до минус тридцати, начнется метель, вертолет может и не прилететь, опять только через неделю. Дождались мы «тридцатника» и поехали на «буранах». Местное население – очень доброжелательные люди, дали нам много теплой одежды. Но перед дорогой мы зашли в молитвенную комнату, которая временно служила церковью, храм в селе только строился. Как раз читали акафист Николаю Чудотворцу. И как бы меня ни торопили «коллеги», я попросил всех послушать его в дорогу. Доехали мы совершенно нормально. Вообще это уникальное село. Его образовали ненцы-самоеды недалеко от языческого капища, где стоял болван-идол с человеческий рост. Этому идолу в жертву приносили оленей, закапывали их и тут же устраивали магические ритуалы. Село так и называлось – Болван, долгие годы о нем никто не знал. Но в 1887 году его открыл дьякон мохчинской церкви Ардальон Колчин, который и привел всех жителей к православной вере.

– У нас много поэтов, меньше прозаиков, еще меньше – драматургов. Но нет ни одного литературного критика. Что скажете по этому поводу?

– Прозаиков в Союзе писателей Республики Коми 24, а поэтов 20. А вот критиков действительно нет. Эта проблема не только у нас, но и во всей России. У нас давно нет социального института литературной критики, соответственно не выстроена иерархия литературных ценностей. Нет того, что формирует нормальный литературный вкус. Интернет-пространство заполонили стихи разного уровня, все всем ставят лайки. Что в конечном итоге происходит при отсутствии критики? Самое главное, что подобным образом обесценивается литературный труд. Когда существовала критика, люди ориентировались в литературном пространстве, существовало несколько крупных литературных премий. Сегодня в России больше четырехсот премий разного уровня и множество различных писательских сообществ. Немудрено заблудиться читателю. Союз писателей Республики Коми мечтает, что появится статья о литературе в нашей республике. Но кто ее напишет? Кто все это проанализирует, будет сидеть, читать, сравнивать?Хорошо бы привлечь к этому процессу, я имею в виду формирование критики, журналы «Арт» и «Войвыв кодзув». Может, студентов-филологов это заинтересует? Мне могут возразить, что у нас есть ИЯЛИ, но там занимаются литературоведением и работают уже с достаточно известными произведениями. Критика – это другое, нам нужно говорить о плохом и хорошем, об удачах и провалах. А при таком количестве информации, как сегодня, читатели растеряны, они не имеют понятия, что вообще такое – литературный вкус, а пишут практически все. И беда эта – отсутствие вкуса, я сам с этим сталкивался, касается и учителей, и библиотекарей, они тоже дезориентированы. Александр Лукашенко, когда в Белоруссии обсуждали программу по культуре, сам поставил вопрос создания института литературной критики со всеми вытекающими государственными преференциями. У нашего государства тоже должна быть идея – для чего нужен этот институт? Это важная часть политики в культуре государства. Когда все размыто, когда вокруг сплошная диффузия, многие из пишущих начинают думать только о том, как сорвать деньги. В общем, в критике – лакуна.

– Интересно, а сегодня авторы из числа, скажем так, не очень известных, приносят в Союз писателей свои опусы?

– Конечно, и стихи, и прозу, и на русском языке, и на коми. Вообще мне нередко доводится слышать: «Зачем нужен Союз писателей?» Отмечу, что это профессиональный орган, и никаких преференций тут нет, шапки, как раньше, не выдают. И потом, да, для тех, кто зарабатывает на литературе, кто занимается коммерческой литературой, возможно, СП и не нужен, но он нужен тем, кто пишет честно о любви и смерти, о жизни, о душе ради совершенства себя, людей и окружающего мира. У нас в Республике Коми очень сильная писательская организация – региональное отделение Союза писателей России, это не только нами замечено. И работа ведется по полной программе – кропотливо и серьезно, доказательство тому – мы каждый год прибавляем новыми авторами, в том числе и молодыми. Настоящими авторами.

Марина Щербинина
Фото Дмитрия НАПАЛКОВА