Три фронта Никона Хатанзейского

Известный ижемский журналист и краевед в семнадцать лет попал на передовую Великой Отечественной войны

Семьдесят три года исполнилось со дня Победы в Великой Отечественной войне. К сожалению, с каждым годом все меньше остается тех, кто защитил Родину от врага, а мир от фашизма. Самым молодым ветеранам войны сейчас уже за девяносто лет. В конце апреля свое 92-летие отметил участник Великой Отечественной войны, известный в республике журналист и краевед Никон Кондратьевич Хатанзейский. Почти всю жизнь он прожил в родном Ижемском районе и только несколько лет назад переехал в Сыктывкар. Каждое утро он гуляет в мемориальном сквере возле Вечного огня, а днем продолжает работу над очередной книгой про земляков-ижемцев. В преддверии Дня Победы мы побывали в гостях у ветерана, и он рассказал «Республике» о своей долгой и интересной жизни.

– Ваше детство пришлось на предвоенные годы. Коллективизация, раскулачивание, репрессии, борьба с религией. Но в памяти детство, наверное, сохранилось как самая счастливая пора?

– Родился и вырос я на берегу реки Печоры в ижемском селе Кипиево. Мой отец Кондратий Иванович, которого земляки звали Яран Кона, мать Фекла Исаевна, родом из Брыкаланска, были людьми добрыми и работящими. Моя бабушка Екатерина Васильевна, которой я обязан очень многим, до сорока лет вместе со своим мужем Иваном Николаевичем пасла оленье стадо у богатого земляка. Деда похоронили в тундре, когда ему было всего сорок два года. Бабушка хорошо шила пимы, шапки и малицы, и до войны ее изделия даже экспонировались на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. По вечерам она рассказывала нам, детям, сказки и легенды из жизни тундры. Слушали бабушку не только мы с сестрами, но также собирались соседские ребята. Мой двоюродный брат Николай Терентьев из Брыкаланска, будучи студентом Мохчинского педучилища, записывал бабушкины сказки. Он публиковал стихи и рассказы в газетах и журнале «Ордым». Николай погиб на войне в 1944 году, и я долгое время хранил его дневник, который он вел до призыва в армию. Сейчас эта тетрадка в районном музее.

В нашей семье детей рано приучали к труду. За рекой у нас был свой небольшой луг для сенокоса, и когда отец сделал мне косу-горбушу, я ездил туда с бабушкой. Мать работала в колхозе, убирала урожай, заготавливала и возила сено, многие годы ухаживала за скотом. По вечерам вязала из шерсти носки, чулки, варежки, шила платья. В 1934 году наша семья справила новоселье в новом четырехкомнатном доме со множеством окон. До этого мы ютились в небольшом домике, половину которого занимала большая печка. Всю мебель отец делал сам. До создания в селе колхоза он охотничал. Но потом вступил в колхоз и после выпадения первого снега работал на заготовке древесины в лесу. Отец был в списке стахановцев – в 1939 году одной только лучковой пилой он заготовил тысячу пятьсот кубометров древесины. Весной и осенью отец работал на строительстве хозпостроек для колхоза. До 1938 года мы держали двух коров и овец, сдавали молоко на маслозавод.

В середине тридцатых годов через печорские села в район Усы гнали партии политических. Помню, как в один из морозных вечеров на ночлег к нам привели десять человек. Родители их накормили, подарили одному из гостей валенки, другому – рукавицы. Тогда я впервые услышал песни на русском языке. В те годы учителю было, наверное, труднее, чем сейчас. Многие из учеников слабо владели русским языком. Да еще в годы нашей учебы осуществлялся переход с латинизированного на молодцовский алфавит, что также сказывалось на нашей успеваемости. Мало моих ровесников осталось в живых, одни пали на войне, другие от непосильного труда и недоедания рано ушли в мир иной.

В начале зимы 1937 года перед выборами в Верховный Совет СССР побывала у нас телятница из сизябского колхоза «Трактор» Матрена Трофимовна Артеева. На ее груди сиял орден Трудового Красного Знамени. Многим из нас хотелось посмотреть на орденоноску, избранную кандидатом в депутаты в верховный орган власти. В ее поддержку выступили и мои односельчане. В ответ скромная Матрена Трофимовна сказала всего несколько слов и поклонилась в пояс.

Бабушка и мать были очень набожными людьми. В углу дома находился иконостас, бабушка часто водила меня в церковь. Колокола в церкви тогда уже не звонили. В нашем селе чтили Рождество, Благовещение, Пасху, но также отмечали и новые праздники: 1 Мая и 7 ноября. В рождественские дни село обходили ряженые. Перед Пасхой женщины-соседки, собравшись вместе, мыли в домах потолки и стены, а в селе устанавливались две-три большие качели.

Мне хочется сказать доброе слово о предвоенном времени. Можно сколь угодно говорить о попрании прав человека, диктатуре КПСС, но эти годы отличались неповторимым, своеобразным подъемом настроения, оптимизмом, какой-то одухотворенностью, скромностью и простотой общения людей. Жизнь заметно улучшалась, сотни, тысячи энтузиастов устанавливали трудовые рекорды. Магнитка, Днепрогэс, Турксиб, Комсомольск-на-Амуре. Полет Чкалова, Байдукова и Белякова через Северный полюс. В тридцатые годы крепла наша любовь к Отчизне.

– В известной песне есть слова «Киев бомбили, нам объявили, что началась война». А как война началась для вас?

– В субботу 21 июня 1941 года, под вечер, меня и сестру Анну отец взял на рыбалку. На лодке поднялись пять-шесть километров по Печоре, а затем переправились на другой берег. Отец для нас поставил палатку, мы тут же заснули крепким сном. Проснулся я рано, вижу, отец одну за другой вытаскивает крупных щук. Я наловил более десяти окуней. Радовалась каждой выловленной рыбешке и сестра. Возвратились в воскресенье вечером, усталые и довольные. Вскоре пришли гости – братья Тимофей и Герасим Федоровичи. Они поздравили нас с удачной рыбалкой, потом Тимофей сказал отцу: «Война, Кондратий Иванович. Сегодня рано утром немцы бомбили Киев, Минск, Одессу, другие города. Днем в сельском совете слушали выступление Молотова». Отец ответил, что от фашистов можно было ожидать всего. И добавил, что хотя Германия и сильное государство, но отчаиваться не следует.

Спустя два дня к берегу пристал пароход «Советская Республика». На берегу прошел митинг, выступавшие говорили о вероломном нападении на нашу страну, о своей готовности отдать все силы на разгром врага. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», – говорилось в принятой тогда резолюции. На митинге прочитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации в ряды Красной армии. Спустя неделю пароход увозил первую партию моих земляков. На берегу плакали их матери, жены, сестры и дочери. Вскоре на защиту Родины был призван и мой отец. Так для меня закончилась мирная жизнь.

– Зимой 1942 года вслед за отцом на фронт призвали и вас. Причем на год раньше ваших ровесников.

– Шел к концу второй военный год. В конце декабря мне вручили повестку о призыве в Красную армию. Я тогда работал плотником на Няшабожской судоверфи. До Ижмы добирался пешком. В военкомате меня особенно долго осматривала женщина-терапевт. «Что-то ты, парень, очень уж тощий, где ж ты так исхудал?» – удивлялась она. Не знал, что и ответить. Тогда обратил внимание, что в военкоматском журнале призывников почему-то год моего рождения значился неправильно: 1925-й.

В первый день нового 1943 года нас посадили на оленьи нарты, на каждую по два человека, и мы поехали из Ижмы. Рядом со мной сидел Павел Рочев из Бакура, отец будущего олимпийского чемпиона Василия Рочева. После войны не раз вспоминали, как при спуске с горки мы оба упали с нарты, нас чуть не растоптали олени следовавшей за нами упряжки. Высадили нас около какой-то речушки, дальше до станции Ираель добирались пешком.

В Вологде меня и еще несколько таких же «доходяг» определили в батальон выздоравливающих, в котором было усиленное питание. А в остальном служба ничем не отличалась от других частей. Мы окапывались, перебегали, ползали, маршировали, несли караул, совершали многокилометровые марши. Изучали ротные, батальонные и полковые минометы. Нас водили на стрельбище, стреляли из винтовок и из 82-миллиметровых минометов. После одного из стрельбищ мне присвоили звание ефрейтора. Во время учебы я заметно окреп, в руках почувствовал силу, мог до двенадцати раз подтягиваться на турнике.

В начале осени 1943 года нас повезли в только что освобожденный от врага город Калинин, ныне Тверь. Здесь после боев находились на формировании части 26-й стрелковой дивизии, вскоре ставшей гвардейской. Мы пополнили 79-й полк этого воинского соединения. Недолго нас учили на снайперов. И в пешем строю отправили на запад. Топали по двадцать пять – тридцать километров в день. Повсюду сожженные деревни, одни лишь печные трубы торчат. Недалеко от Ржева немцы устроили огромное кладбище, не сосчитать, сколько там было березовых крестов. На иных висели солдатские каски.

После длительного марша отдохнули в подвалах города Великие Луки. В городе почти не было целых домов. И снова в дорогу. Теперь мы шли параллельно с линией фронта. По заревам, по разрывам артиллерийских снарядов следили за перемещением передовой. В конце ноября 1943 года на земле Белоруссии мы сменили воинскую часть, которая держала оборону. Из окопов, траншей вылезали озябшие солдаты, в отвердевших от грязи шинелях. Их место заняли мы. На нас обрушилась всей тяжестью грязная, утомительная окопная жизнь. С рассветом увидел перед собой ровное поле с редкими кустарниками. Видно, высушенное болото. Там, за этим полем, враг. Ночью земля замерзала, днем подтаивало, под ногами хлюпала вода. По ночам время от времени постреливал в ту сторону, откуда неслись трассирующие пули, а затем о ствол винтовки грел руки. Захотелось покурить. Только нагнулся, как пулеметная очередь раздробила камень на бруствере, «покалечила» и мою винтовку. Молитвы матери много раз спасали мне жизнь.

Время от времени отводили нас километров за двадцать в тыл отоспаться, помыться в бане, написать весточку родным. Сестра Анна писала мне на фронт, и каждое письмо заканчивала словами: «Видз асьтö, дона вокö. Зэв виччысям тэнö» («Береги себя, дорогой брат. Очень ждем тебя»). Несколько писем прислала мне Ганя Витязева из Няшабожа, красивая девушка с косичками.

Нигде так быстро не узнаешь человека, как на фронте. В роте были украинцы, якуты, русские, узбеки, был даже коми-пермяк. Все друг к другу относились с дружеским уважением. Да, наверно, на передовой иначе и нельзя.

В апреле 1944 года написал заявление в первичную комсомольскую организацию с просьбой принять меня в члены ВЛКСМ. Спустя недели две вручили мне комсомольский билет. А летом начались бои.

– Как прошло ваше боевое крещение?

– Перед наступлением в ночь с 22 на 23 июня нас вооружили автоматами ППШ, дали гранаты-лимонки. Время от времени накрапывал дождик. Было тихо, ни одного выстрела. А утром мы пойдем в атаку. Закуковала кукушка, стал считать: «Один, два, три… девять». Сержант сказал: «Никон, долго будем жить». В шесть утра «заработала» наша артиллерия, «заговорили» сотни орудий разного калибра. Огненными стрелами прочертили небо снаряды «катюш». От разрыва тяжелых снарядов реактивных установок дрожала земля. Не могу сказать, что я отношусь к храбрым людям. Но мой сержант сказал: «Чем смелее себя держишь, тем больше шансов на жизнь».

Артиллеристы перенесли огонь вглубь вражеской обороны, и прозвучала команда: «Вперед! За Родину!» Разом из окопов выскочили сотни солдат. Наш 79-й гвардейский и другие полки пошли в наступление. Идем без прикрытия танков, встречаются топкие места, тяжелым машинам не пройти. Стреляем из автоматов на ходу, чтобы немецкие пулеметчики не могли вести прицельный огонь. Наверное, без потерь прошли больше половины нейтральной полосы. Но вот все чаще и чаще стали рваться вражеские мины, снаряды. Видел, как упал мой сержант. Подбежал к нему, вижу, у него осколками перебиты ноги. Сержант с трудом произнес: «Иди, Никон, догони своих товарищей. Прощай». Много смертей в жизни повидал я, но смерть друга потрясла меня. Не помню, как прошел первую, а затем вторую линию обороны. В кого-то стрелял, куда-то бросал гранаты. Рядом падали люди, а у меня ни одной царапинки.

Под вечер расположились в лесочке, рядом с грунтовой дорогой. В роте солдат были большие потери. Помянули павших. Командир взвода сказал: «Хатанзейский, будете командиром отделения». Но отделением командовал недолго, в новом пополнении были сержанты, и один из них заменил меня.

Утром подошли танки Т-34. Много машин. Танковый десант должен был перерезать в тылу противника автомагистраль Москва – Минск. Танкист наставлял, чтобы мы лучше держались за скобы, не давали фашистам стрелять по танку из фаустпатронов. Невеселое дело сидеть на танке. Ты открыт со всех сторон. Скорость машины полсотни километров в час, чуть зазеваешься, упадешь под гусеницы, и все. Не доходя до дороги Москва – Минск, гитлеровцы подожгли несколько наших машин. Широкая трасса была забита разными машинами, подводами. Под гусеницами танков лязгало железо, хрустели кости. К часам пяти вечера подошли к какой-то речушке. И тут налетела вражеская авиация. «Юнкерсы» пикировали, бомбили, а истребители поливали пулеметным огнем. Отстрелявшись, взмывали вверх, выстраивались и снова стреляли. Запылало несколько танков. Нас, десантников, спасал крутой берег реки. С запозданием появились наши истребители, они сразу же завязали бой с вражескими самолетами.

В этом танковом рейде погибло немало людей. На второй день к вечеру узнали, что один из десантников, Юрий Смирнов, раненый, упал с танка. Гитлеровцы распяли его на крестовине из досок. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В 1967 году приезжала в Ижму мать Смирнова. Узнав, что я был в том же танковом десанте, она просто засыпала меня вопросами.

В Литве потерь стало больше. В лесах бродили группы гитлеровцев и литовских националистов. Они нападали на воинские подразделения и медсанбаты. Как-то окопались мы на краю ржаного поля. Спустя несколько минут враг открыл плотный минометный огонь. Слышны были стоны. Усталость взяла свое, уснул мертвецким сном. Проснулся, темно, рядом никого нет. Сделал несколько шагов и упал в окопчик, а там труп. Куда идти, где искать своих? Испугался очень, слезы брызнули из глаз. Когда ты вместе с товарищами, то все не так страшно. Пойду назад – посчитают дезертиром. Законы войны жестокие. Будь что будет, пошел вперед. На груди автомат, в карманах брюк – гранаты-лимонки. Когда поднималась ракета – падал на землю. Перешел ручеек, стал подниматься на горку. И тут услышал голоса. Несколько минут прислушивался, оказалось, свои, только батальон другой. Утром отвели в свою роту, где меня уже сочли погибшим.

Наш полк принимал участие в расширении плацдарма за Неманом. Самолеты-штурмовики Ил-2 летали над нашими головами, своими реактивными снарядами поджигали вражеские танки, из пулеметов стреляли по их пехоте. Помню, в один из июльских дней два раза поднимались в атаку, но продвинулись мало, очень плотный был огонь со стороны немцев. После небольшой артподготовки снова пошли в наступление, продвинулись метров на триста. И тут меня ранило, пуля вошла в левый бок. Санинструктор, светленькая девушка, перевязывая меня, говорила: «Потерпи, миленький, потерпи».

Три с половиной месяца лежал в одном из госпиталей города Вильнюса. Запомнился один раненый, на три-четыре года старше меня. Звали его Петр. Он был изжелта-бледный, глаза полны страдания. Ночью он стонал, а с наступлением утра просил, чтобы я присаживался на его койку и рассказывал о Печоре-реке, о людях, населявших ее берега, о рыбах и зверях, об оленях. Я же чувствовал себя очень неловко, что так до обидного мало знал о жизни своего края. Вскоре Петр умер. Мы написали письмо на его родину, рассказали обо всем, что узнали о нем. В конце письма сообщили и свои домашние адреса. В феврале 1948 года, уже живя в Усть-Усе, я получил письмо от его младшего брата Федора, который просил подробнее написать о Петре.

– После госпиталя вы сменили род войск. Расскажите, как продолжился ваш боевой путь?

– Я попал в 1277-й зенитно-артиллерийский полк. Назначили дальномерщиком – по прибору определять расстояние от орудия до вражеского самолета и давать знать об этом наводчикам. Чаще всего зенитчики вели огонь по вражеским бомбардировщикам «Хенкель 111» и «Юнкерс 88», штурмовикам «Хеншель 129», истребителям «Мессершмитт 109» и «Фокке-вульф 190». Орудийный расчет, в который я входил, в январе-марте 1944 года сбил два бомбардировщика и один большой транспортный самолет. Немцев очень злили потери от зенитной артиллерии, нередко часть своих самолетов они специально выделяли для подавления зенитной артиллерии. Как-то один из «хеншелей» дважды атаковал наше орудие, выпустил несколько снарядов по нам, осколки от разрыва снарядов повредили орудие, из орудийного расчета убили двоих.

Мы радовались, когда по ночному небу плыли наши «небесные тихоходы» По-2. Их легко узнавали по шуму моторов. Эти ночные труженики из дерева и полотна на борт брали до 250 килограммов кумулятивных бомб, способных насквозь пронзать броню вражеских танков. Мы гордились нашими истребителями Як-3, дальними бомбардировщиками ДБ-3, которые в августе 1941 года бомбили Берлин, нашими штурмовиками Ил-2.

Кенигсберг окружали мощные железобетонные доты, которые вывели из строя много наших танков. На борьбу с ними наряду с другими огневыми средствами были поставлены наши 37-мм зенитные орудия, которые фугасными снарядами вели огонь по амбразурам дотов. Это была настоящая дуэль на меткость стрельбы и на поражение.

Конец войны с гитлеровской Германией я встретил в Кенигсберге. Там мы простояли до середины июня. А потом нас отправили на Дальний Восток – в составе 1-го Дальневосточного фронта наш полк прошел по дорогам Маньчжурии до города Муданьцзян. Но на нашем участке фронта сильных боев не было. Опасность представляли только японские смертники, которые подрывали танки. После демобилизации вернулся в Няшабож, откуда и уходил на фронт. Здесь вначале недолго работал кочегаром на Няшабожской судоверфи, потом в Усть-Усе плановиком-экономистом, а летом 1952-го связал свою жизнь с журналистикой.

Бывает, что на фронте человек переживает за час куда больше, чем за свою жизнь. Было всякое: и горечь потерь, и радости победы, слабость души и сила духа. Мой школьный друг Филипп Ануфриев как-то сказал, что время в бою исчисляется ударами сердца. Одна какая-нибудь минута вмещает в себе и смерть, и победу. Но, пожалуй, самым обыденным и всегда неожиданным было одно – смерть. Она вырывала свои жертвы из рядов живых без спроса: ударил снаряд, упала бомба, прострочила пулеметная очередь – и нет человека, товарища, друга. Только тот, кто был на фронте, знает, что такое потеря близких, с которыми ел солдатскую кашу и хлебал горе из одной чаши.

После войны я не раз встречался с фронтовыми товарищами. Особенно теплы были эти встречи с Василием Православновым. На войне он командовал зенитным орудием, а я в его расчете вначале был дальномерщиком, а затем первым наводчиком. И первый тост он всегда произносил такой: «Давай, мой солдат, за тех, кого уже нет. И которые были лучше, чем мы с тобой. Потому что они жизнь свою безвозвратно отдали, чтобы мы с тобой людьми стали. И с нас еще многое причитается». Сейчас в живых из моих боевых товарищей уже никого не осталось.

Более двух лет я на общественных началах работал над созданием второго тома Книги Памяти Ижемского района. Как бы заново почувствовал, пережил, что было на войне. На войне с Германией и Японией принимали участие 5368 человек из нашего района. Около половины из них – 2627 человек – не вернулись домой. Пройдут годы, многие десятилетия, материалы этой книги будут читать и перечитывать внуки, правнуки и праправнуки фронтовиков и тружеников тыла.

Я вернулся домой с орденом Славы III степени и медалью «За отвагу». Но самой большой наградой и везением своей жизни я считаю то, что остался в живых и вернулся с войны. У разных солдат – разная судьба. Одни возвратились с войны со многими боевыми орденами и медалями, у других гимнастерки украшали лишь золотые и красные нашивки – свидетельства о ранениях. И послевоенная судьба сложилась у фронтовиков по-разному. Кто-то своим талантом и трудолюбием добился заметных успехов в жизни, труде, кто-то от непосильного труда и плохих условий жизни рано ушел в мир иной. Но и первые, и вторые мне одинаково дороги. Все они внесли свой посильный вклад в Победу.

Беседовал Артур АРТЕЕВ

Фото автора и из личного архива Никона Хатанзейского

Никон Хатанзейский принимал участие в боевых действиях в составе 3-го Белорусского, 1-го Прибалтийского и 1-го Дальневосточного фронтов. Награжден орденами Отечественной войны I степени (к 40-летию Победы), Славы III степени, медалью «За отвагу» и еще шестнадцатью медалями. С 1964 по 1983 год – редактор ижемской районной газеты «Выль войвыв», с 1967 года – «Новый Север». После выхода на пенсию 15 лет работал в Ижемском краеведческом музее, из них более десяти лет возглавлял музей. Издал несколько книг, посвященных истории и современности Ижемского края. Председатель общества краеведов Ижемского района. Член президиума Общества изучения Коми края. За трудовую и общественную деятельность удостоен множества званий, в том числе почетного знака «Золотое перо» за личный вклад в журналистику Республики Коми. Вырастил двоих детей. У него три внучки, три правнука и четыре правнучки.