О фотографе Юрии Осетрове в республике и за ее пределами знают многие, и не только в журналистском сообществе. Интересный фотограф, харизматическая личность со своим видением, почти полвека отдавший фотографии и знающий о ней практически все, прошедший все ведущие издания республики и плотно поработавший в правительстве Коми, сегодня он пребывает на заслуженном отдыхе, чему безумно рад. Наконец-то у него появилось время разобрать свои бесконечные архивы, расширить границы своего хобби – коллекционирования и найти возможность свободного общения, в частности с корреспондентом газеты «Республика».
Юрий Владимирович Осетров, заслуженный работник Республики Коми. За безупречный добросовестный труд награжден медалью «За трудовую доблесть».
– Первые шаги в фотографии. Какими они были?
– Все начиналось просто, снимали с другом Пашкой обычными «Сменами». Было здорово, мы залезали в темный погреб, заряжали пленку, там же потом и проявляли.
Но понимания, что такое фотография, еще не появилось, не было какого-то щелчка, который бы все изменил. Это еще придет. Потом мы переключились на технику ради транзисторных приемников, которые благодаря журналу «Радио» можно было сделать маленькими, карманными.
Записались мы на станцию юных техников, где собирали приемники и магнитофоны, а там пошла наука – схемы, обозначения деталей.
К тому времени мне окончательно наскучило учиться в школе, и после девятого класса я подал заявление в самое крутое в Курске профессионально-техническое училище, где обучали на специалистов по изготовлению и ремонту контрольно-измерительных приборов.
– Все равно было куда идти?
– Нет, не абы куда. В училище был совершенно другой преподавательский подход к студентам, и учиться мне было интересно. Но в самом конце обучения мне попалась книжка, которую написали два фотокорреспондента журнала «Огонек» – Геннадий Копосов и Лев Шерстенников, – «В фокусе – фоторепортер». И эта книжка произвела переворот в моем сознании. Я понял, каким был дураком, снимая кошечек, собачек, братьев, тетушек. А фотография – вот она. Оказывается, можно снимать жизнь, как она есть, снимать мир, весь мир. И как снимать!
Открылось мне, что фотография – далеко не то, что делается за столом. Взять, например, фотоочерк Льва Шерстенникова об академике Андрее Колмогорове. Фотокор описал процесс своей работы: как целый месяц он ездил домой к математику, как они общались, как гуляли по даче. Он общался и работал, ловил моменты, щелкал один раз, еще раз. Потом снова приезжал и снова общался, уже в другой обстановке. Или Геннадий Копосов, который рассказывает, как он ездил в экспедицию на первом атомоходе «Ленин», как жил на этой льдине целый год. Как снимал в морозы и страшный ветер. После книги следом вышел и фотоальбом с этими фотографиями. Меня торкнуло: ведь и я могу отображать жизнь, как она идет, – документально. Геннадий Копосов, жаль, за эту экспедицию поплатился жизнью, как и многие, кто был на этом атомоходе, умер от рака. Видимо, первое судно было не столь совершенным.
Старушки на пикете.
– И вам захотелось стать Копосовым или Шерстенниковым?
– Мне захотелось снимать по-настоящему. Подкопил стипендию, в училище она была 23 рубля, и купил «Зенит-3М» за 55 рублей, ведь во всех описаниях говорилось, что для хорошего старта нужна «зеркалка», чтобы прикручивать сменную оптику. А «огоньковцы», кстати, снимали японским малоформатным однообъективным зеркальным фотоаппаратом Asani Rentas и японским же Nikon. Ничего другого на том же Северном полюсе не выдержало бы. Они что делали? Перед поездкой разбирали фотоаппарат, промывали, удаляли всю смазку, которая могла замерзать. И фотик работал на морозе. Проблема была с пленкой. О нашей «свемовской» там и речи не могло быть, только «Кодак». И то даже у Nikon с его пластичностью пленка на сильном морозе дубеет и, когда резко взводишь, крошится. И тогда – все, надо куда-то идти перезаряжать. А порой идти-то и некуда. И нужно все время держать аппарат под шубой, чтобы не было запотевания.
Все эти советы, описанные фотокорами «Огонька», мне очень пригодились, когда я работал в «Молодежи Севера» и «Красном знамени», часто снимая на Вуктыле или в Усинске при минус 40 градусах, с нашей «свемовской» пленкой.
– И какими были первые «жизненные» съемки?
– Была весна, последний год учебы в училище. Все расцветало, и что-то меня потянуло пойти в лес снять это пробуждение – подснежники, деревья, ручьи. И еще я написал текст, что вижу и думаю. К тому времени у меня уже был увеличитель – купил, подрабатывая на разгрузке рыбы. Все проявил и отнес фотографии вместе с текстом в «Молодую гвардию», была такая газета в Курске наподобие нашей «Молодежки», отдал ответственному секретарю Владимиру Моисеевичу Тарасову. Это был уже немолодой, но прекраснейший мужик, журналист от Бога. Он посмотрел снимки и текст: «Оставь». В субботу открываю почтовый ящик и замираю: на полполосы – мой лирический фоторепортаж. Мама радовалась, а отчим, когда через две недели гонорар пришел – около 30 рублей, сказал: «Вот ничего себе, напечатали, да еще и деньги за это заплатили».
В общем, взяли меня в газету. Началась взрослая фотожизнь: задания, командировки по три раза в неделю, приличная аппаратура. Совместные командировки со старшими коллегами из «Курской правды», у которых я учился профессии, там были два фотокора – волки! Через год-полтора я ушел в армию и как радиотехник попал в войска связи.
– А что все-таки вас привело в Сыктывкар?
– Поработав в нескольких газетах, я устроился в пединститут, где освободилась ставка фотографа, думал, заодно и образование получу. В институте познакомился с Виктором Бурлыкиным, который сам курянин, но приехал в отпуск на родину из Сыктывкара, где работал освобожденным секретарем в СГУ. К тому времени я уже женился, жена по окончании вуза попросила свободное распределение. Витя и говорит: «Езжай в Коми, это такая республика. Там сейчас все кипит, сплошные молодежные стройки».
Мы собрали чемоданы и смотались. Приехали сюда – ни кола ни двора. Это был август 1974 года. Едем с Виктором к Валентине Витязевой (первый ректор Сыктывкарского госуниверситета – ред.). «Вот, – говорит Виктор, – фотограф Юрий Осетров». Валентина Александровна была дальновидной женщиной. Говорит: «Да, мы будем собирать фотолетопись, берем». Тут же вызывается проректор по хозчасти, дескать, товарища поселите как положено, и мы получаем ордер в общагу на улице Димитрова, тогда просто шикарную, там жили преподаватели, профессура Ленинградского университета. Работать было интересно, в Сыктывкар приезжали интереснейшие личности: Келдыш, Косыгин, Окуджава. Жизнь в республике действительно кипела, все развивалось, все было позитивно.
– Как вы думаете, тот собранный вами за годы работы в СГУ фотоархив сохранился? Сколько вы там проработали?
– Никогда потом ничего не встречал из этого архива, исключая те снимки, которые находятся в экспозиции музея университета. Думаю, он накрылся с годами, столько ж всего было. Я нередко вспоминаю ответственного секретаря газеты «Красное знамя» Виталия Фердинандовича Мерца, который, видя, как мы выбрасываем отработанные пленки, говорил: «Ребята, помните, архив – это не только историческая ценность, это ваша сберкнижка, которая не подлежит никаким инфляциям». Мерц был очень талантливым журналистом и талантливым ответсеком.
В СГУ я проработал три года, а потом меня позвали в штат «Молодежи Севера». Конечно, это был другой уровень, я согласился, но Валентина Витязева сопротивлялась: не дам перевод, и все. Но все решилось. Это был 1978 год.
В «Молодежке» собралась классная команда, все молодые, после универа: Анатолий Зинов, Борис Колесников, Неля Мурыгина, Татьяна Борисевич. А тем для публикаций сколько было – Клондайк.
Командировки выстраивались так. Появляется тема – выезжает целый десант корреспондентов. Кто-то работает по производству, кто-то налегает на социалку. Третий пишет очерк о передовике. Сплошная движуха, и жуть как интересно. В Усинске или на Вуктыле спали в балках, одетыми, в обуви. Утром просыпаешься, в чайнике – лед. Но зато какой романтизм. Вот тут-то я стал понимать, что постепенно приближаюсь к той ситуации, которые описывали Копосов и Шерстенников. Начальник строительства все удивлялся: «Ты чего на стройку рвешься? Посиди в балке, за бортом – 36». «Ребята же работают, – говорю, – а я что, не могу?» Причем мне же нужно было не просто снять, а показать, как люди работают в таких условиях, ведь у них нет актированных дней.
Юрий Осетров (справа) с коллегой Сергеем Сухоруковым. Фото Дмитрия НАПАЛКОВА
– Сегодня просто: сделал снимок – посмотрел, как получилось. А как на пленку снимать, вслепую? Или вы, отсняв, точно знали, какие это будут кадры?
– Конечно, я знаю, каким будет снимок. Иногда смотрю час-другой, ловлю ситуацию, которая мне нужна. И когда чувствую, что нужного кадра не будет, понимаю: надо режиссировать. Наблюдая, подлавливаешь, что самое выигрышное. Где-то жест, где-то инструмент «хорошо» держит. Ловишь момент, говоришь: «Во, классно, задержись на секундочку». Когда увидел, что все сошлось – и выражение лица, и жест, когда поймал кадр, в ушах звенит от счастья. У меня был один товарищ – летчик. Как-то сидели в компании, его спрашивают: «Серж, скажи, как ты сажаешь самолет так, чтобы он – тших, сел и поехал. И никаких толчков. Приборы – понятно, но за десять сантиметров до касания с землей – как?» Он говорит: «…опой чувствую». Так же и мы, чуйкой чувствуем, что вот-вот сейчас будет кадр.
– А вот так чувствовать – удел избранных? Чего тут больше – таланта или профессионализма?
– Чувствовать – это когда ремесло связывается с творчеством. Один голый профессионализм, когда ты набил руку – хорошо. Но без творческого подхода можно упустить очень важные вещи. Это уже сродни болезни, когда идешь на съемку, даже на протокол, и переживаешь, как и что получится. И так все эти 18 лет, когда можешь снимать с завязанными глазами. Но я всегда переживал. Казалось бы, что может быть нового на протокольных заседаниях? Но дело ведь не в точке съемки, а в отношении между сидящими, скажем, между правительством и главами муниципалитетов, выражение их лиц, напряжение. Казалось бы, сели чиновники и болтают, но заседание имеет свою тему, повестку дня, и ты должен снять так, чтобы эта «повестка» читалась на их лицах, чтобы человек посмотрел на фото и сразу сказал, о чем тут речь.
– Вернемся к вашим точкам роста.
– Проработал 2,5 года в «Молодежке», которая была кузницей кадров для «Красного знамени», минуя ее, туда было не попасть. «Старшая» газета отслеживала: вот хороший, перспективный мальчик (девочка) – берем к себе. Редактором «КЗ» тогда был Василий Кушманов. Когда в газете освободилась ставка – ушел Володя Ячменев, Мерц меня об этом предупредил.
Надо сказать, в 1979-м, на момент моего перехода в «КЗ», газета была не ахти – с маленьким тиражом и больше походила на сельскую передовицу – с постоянной выгрузкой навоза на первой полосе, сеном, коровами. Делали то, что нужно было обкому партии, и даже Мерц со своим авторитетом ничего не мог с этим решить. Были и Усинск, конечно, и Вуктыл, но подача текстов была очень кондовой. Стало очевидно: одно дело фоторепортаж в «Молодежке» и другое дело – в «КЗ», где только «выполнили-перевыполнили». И все без людей, и все при очень осторожном редакторе.
Когда тираж упал до 75 тысяч, а это ничто, прислали из пермской областной газеты заместителя редактора – Георгия Михайловича Козырева, Жору. Отличный журналист, с современным видением, он начал ломать газету и у тех, кто привык к этому болоту, попросту выкидывать материалы. Страшно болезненная ситуация сложилась, многие понаписали заявления, ушли. Он говорил на планерке: «Газета должна быть интересна читателю. Как сделать первую полосу привлекательной?» Ну все наперебой: «Красивые заголовки, красивые шрифты, информации». А он: «Да, и информации, и заголовки. Но не в укор фотокорам. Если нет на первой полосе хорошего фото, то и нет первой полосы. И читателю тогда пофиг на все ваши заголовки и все ваши шрифты. И в каком законе указано, что обязательно должен быть производственный снимок? Где это сказано? А почему не поставить снимок выпускников школ, завтра выпускной бал? И на четыре колонки, а не на две?»
В общем, нам, фотокорам, тоже доставалось. «Прекращайте, – говорит, – этих шахтеров бесконечно в касках снимать. Понятно, шахтер, каска. Но ведь он человек, у него есть дети, он еще и отдыхает».
Как-то я не выдержал, написал заявление об уходе. Говорю: «Я ухожу». «Ты хочешь стать хорошим фотокором? – спрашивает, – тогда иди и работай». Этому предшествовала история: я делал фоторепортаж с СМЗ, дней за пять до праздника машиностроителей. Принес Мерцу фотографии, он сидит, прикидывает. Входит Жора: «Что у нас на воскресенье?» Мерц показывает мои снимки. Жора стоит, просматривает: один, второй, третий. Потом спрашивает: «Это все? Это не фоторепортаж о Дне машиностроителя. Все с одной точки – скучно». А был уже четверг. Что делать? Пойти переснять?
Представьте, я там напрягал партком, местком, и что, надо позвонить и сказать, что я идиот? Жора холодным тоном: «Скажите, что испортилась пленка на проявке, но переснимите». Я зубы сжал – ладно. Прихожу в цех, полез наверх, снял оттуда кран, работягу снял через какие-то отверстия, еще как-то в необычном ракурсе снял. В общем, творчески подошел. Приношу штук 20 снимков. Ну, думаю, если опять скажет, что это не то, уйду. Жора смотрит: «Ну это же совсем другое дело. Виталий Фердинандович, четыре снимка на первую полосу. Остальные – на внутренние. Все». Вышел фоторепортажище – самому приятно посмотреть, уши горели от счастья.
– Хорошо, уже в те годы газеты начали поворачиваться лицом к читателю. Но как можно было добиться высокого качества снимка на газетной полосе при высокой печати?
– Все зависело от мастерства ретушера, которые в те времена были везде. У нас не было штатного ретушера, был один – в типографии – Коля, и он был мастер. Козырев сделал новую газету. Тогда везде начиналась перестройка газет. И «Правда», и «Известия» тоже по-другому начали отражать события, больше повернулись к человеку. «Советская Россия» вообще произвела фурор в журналистике, в результате – переворот, новая газета.
Ну а в плане фотоиллюстрации всегда лидировал «Огонек», который шел и заграницу. В «Огоньке» было 22 фотокорреспондента и на каждого – по лаборанту, сами фотокоры не печатали, и еще на каждого было по ретушеру. Козырев был большой школой, это потом уже начались семинары в Москве каждые пять лет, и как итог – выставки фотокорреспондентов областных газет, а до этого ведь никто ничему не учил.
У нас была обратная связь: ведущие фотокоры центральных изданий ездили с нами в командировки. Это Виктор Воронин («Правда»), Павел Кривцов («Советская Россия»), а мы бывали в их лабораториях, видели, как они работают.
Они приезжали в Коми – в интереснейший для них регион, сюда тогда многие ездили. А нам-то как это было выгодно: мы делились с ними информацией, что есть интересного и куда нужно поехать, а они брали нас с собой. То есть в командировках я видел, как работает человек из центральной прессы, как он общается с людьми, как их ставит. Да, все-таки это была большая школа. Многое я перенял у них. Вот простой пример. Что делать, если нужно снять человека – бригадира, например, а он этого категорически не хочет, идет в отказ.
– Исподтишка снимать?
– Тоже не получится или плохо получится. Элементарно: ставим всю бригаду, якобы чтобы не перепутать и подписать по порядку фамилии, надеваем на фотик телевик и снимаем его крупным планом, он даже и не подозревает об этом.
Еще пример «центральной» школы. С тем же Витей Ворониным из «Правды» приезжаем в Воркуту. Разговоры до крика, выпиваем, конечно. Часа в два-три ложимся спать. Просыпаюсь в шесть. Вити нет. Куда делся? Для прогулок вроде рано. Через час открывается дверь, на пороге Витя, увешанный аппаратурой, говорит: «Я тебе вчера сказал, что сегодня, когда солнце будет вот в таком-то положении, с такого-то этажа шахта будет хорошо смотреться». Вот так, отметил я про себя, и надо работать, Юрий Владимирович.
С того дня я всегда, когда оказывался в гостинице «Воркута», сразу высчитывал удобный момент для съемки, учитывая, когда встанет солнце и будет хорошо просматриваться шахта.
– Выходит, жизнь сама подкидывала вам некие зацепки, крючочки, будь то книги или люди, которые переворачивали сознание, били по творческому самолюбию. Тот же Козырев или человек, подаривший вам пример, как можно относиться к своей профессии. Сама судьба вас вела, похоже.
– А порой и азарт. Иногда тема вдруг возникает там, где ее не ждешь. Помню, мы поехали с Володей Овчинниковым под Инту – к горнякам. На зимнике застряли: «Урал» сполз в кювет, до Инты 40 километров, до Рудника – 20. Сидим, ночь, мороз. Что делать? Говорю: «Володь, работаем. Снимаем, делаем фоторепортаж, как мы откапываемся».
Вылезли – давай снимать, я заставил водителя включить фары, ребята откапываются, я снимаю. Классные снимки будут, знаю: метель, преломление света, силуэты людей с лопатами. А потом смотрим – едет с другой стороны такой же «Урал», мы его зафрахтовали, взяли лебедку, оба водителя включили фары. Просто супер, как это все выглядело! А я, помню, еще подумал: лучше замерзнуть, но сделать, чем замерзнуть и не сделать. В общем, получился целый фоторепортаж, Володя еще так классно все описал.
Первый Глава Республики Коми Юрий Спиридонов.
– Как вы себя ощущали, когда в 1997 году вас пригласили работать на первую выборную кампанию Юрия Алексеевича Спиридонова?
– Нормально ощущал. «Краска» стала неинтересной: кончились передовики промышленного производства, начались передовики коммерческого производства – бесконечные банки, частные магазины. И когда открылся «Комиинформ», где я и работал при Спиридонове, с удовольствием туда окунулся. Но это уже совершенно другой уровень, другие возможности и другая, новая история. Скажу только, что это тоже драйв – поработать с одним человеком, но так, чтобы он был интересен везде и всем. Важно видеть его по-разному: усталым, задумчивым, злым, взволнованным.
– Кого из президентов России вам довелось снимать?
– Бориса Ельцина два раза, Владимира Путина четыре раза, один раз Дмитрия Медведева. Кстати, у Путина протокольная встреча, когда можно снимать, длится больше, чем это можно по регламенту нашей республиканской власти. Целых пять минут, за это время можно фильм снять, это до безумия много. Фотографы обычно встают на колени, чтобы не мешать операторам, все отработано. Однажды во время такой съемки я почувствовал, что кто-то меня толкает в бок, подумал, что оператор ногой двигает. Обернулся – морда лабрадора. Обнюхал меня и ушел. Когда мы вышли из кабинета, я спросил у ребят, зачем ко мне приставал пес президента. «Да ты же у нас новенький, он тебя еще не знает, вот и зафиксировал», – отвечают.
– У вас нет ностальгии о времени пленочных фотоаппаратов, когда фотография сама по себе была делом затратным и с точки зрения труда?
– Это не ностальгия, а скорее чувство досады, сегодня многим агентствам не нужна карточка, а нужна картинка. Ребята щелкают на телефоны, стирается грань между «хорошая» фотография и «ничтожная». Современные выставки похожи на упражнения по фотомастерству. «Забор в снегу» – это концептуально, атмосферно, это шедевр. Конечно, я вспоминаю, как снимал, как пленочку эту потом вынимал, как разводил проявитель собственными ручками, как ждал результат, весь на нервах: скорей, скорей, получилось или нет? И вот она, ты ее просушил, смотришь под увеличителем – как надо скадрировать, как обрезать, как будет лучше смотреться. Опять мудришь в проявителе, чтобы снимок не был слишком плотным, порой секунда решает все. Потом перенес, промыл в закрепителе, снова промыл, положил на глянцеватель. И если делаешь пять экземпляров с разными выдержками, то раскладываешь их на полу и смотришь, выбирая одну, а остальное рвешь.
Переход на цифру был болезненным, но Жора Лисецкий, помню, как-то сказал: «Ребята, все равно перейдем, жизнь заставит». Так и произошло. Самое трудное было скидывать и обрабатывать все на компьютере. И все самому. Слава богу, сейчас такие фотоаппараты, что фото можно практически и не обрабатывать. А в центральной прессе так: фотограф снял, ему говорят, мол, ничего больше не трогай. Там есть специально обученные люди, они сделают все как надо.
– Ваша маленькая лаборатория в Доме печати была целым миром. Кто только не захаживал – иных уж нет, а те далече: поэты Александр Алшутов, Виктор Кушманов, Александр Некрасов. Все писатели с третьего этажа у вас перебывали.
– А почему, как вы думаете? Потому что, наверное, с нами было интересно, и самое главное – у нас был спирт. А спирт использовался для протирания глянцевателя. Ну, естественно, и не только. Спирт завозился завхозом в стеклянных канистрах в больших количествах. Однажды она притащила очередную порцию, попробовали – что-то не то. Не медицинский. Мы говорим, дескать, Зина, какое-то фуфло: барабан протираем, а фотографии от глянцевателя не отстают! Гони другой, и только с аптечного склада. Принесла. Да, веселые были времена, душевные.
– После такой активной жизни два года назад вы стали, что называется, совершенно свободным и, надеюсь, еще более счастливым человеком. Судя по интернету, активно разбираете фотоархивы и продолжаете заниматься коллекционированием, и не только фотоаппаратов. Что доставляет вам больше удовольствия и множится ли и ваша коллекция?
– Архивы, да, наконец-то дошли руки, это огромное удовольствие, конечно, как и коллекционирование. Безусловно, было бы странно, если бы коллекция не множилась, но это вообще отдельная история, о которой могу говорить часами. Скажу лишь, что я расширил границы, много нового узнал, например, о фарфоре. И дело совсем не в деньгах, хотя, конечно, и в них тоже. Коллекционирование, я понял, это не просто собираешь, приобретаешь. Это отдельный мир, в котором можно делать ставки, это азарт, игра, общение по интересам и выход на совершенно новые орбиты. Надеюсь, когда-нибудь я расскажу «Республике» об этом подробнее.
Марина ЩЕРБИНИНА
Фото из личного архива Юрия Осетрова
Чисто, икренно, высоко — такой была и остается настоящая ЖУРНАЛИСТИКА.Хороших людей вспомнили.
Ретушером был Николай Михайлович Хатунцев.