Лев Иржак: «Счастье – это когда ты смог реализоваться в своем призвании»

В Год 100-летия Коми «Республика» рассказывает о людях, внесших заметный вклад в развитие региона. Имя известного ученого-физиолога Льва Исаковича Иржака хорошо знакомо представителям научного сообщества республики. Приехав в Сыктывкар в 1955 году, он стал первым в республике ученым – исследователем системы крови животных, единственным, кто в 60-е взялся за преподавание студентам курса генетики – науки, которая в сталинские времена была признана лженаукой. За годы работы Лев Иржак издал множество научных трудов и подготовил 22 кандидата наук. Накануне своего 90-летия он продолжает трудиться. На данный момент он является главным научным сотрудником, руководителем лаборатории проблем гипоксии в мединституте СГУ. В интервью «Республике» Лев Иржак рассказал о том, как работали молодые ученые Коми филиала академии наук в 50-60-е годы прошлого века, и поделился мыслями о реформе высшего образования.

– Как вы попали в Коми?

– После окончания в 1954 году биологического факультета Горьковского университета я на год уехал в село Субботино Красноярского края работать в местной школе. Это недалеко от того самого села Шушенского, где отбывал ссылку вождь пролетариата. Через год приехал в Москву поступать в аспирантуру. Там произошло мое знакомство с профессором Петром Коржуевым, известным специалистом по крови. Незадолго до этого Коржуев был в Коми. Тогда Коми филиалом академии наук руководил Петр Вавилов.

Поскольку в те годы над всей нашей жизнью владычествовал Коми обком партии, обком направил обращение в Академию наук СССР с просьбой прислать комиссию ученых, чтобы оценить качество и условия научной работы в Коми филиале АН и в случае необходимости дать нужные рекомендации. Председателем созданной комиссии был доктор биологических наук профессор Петр Коржуев. Комиссия слушала доклады коми ученых по всем направлениям. В те времена институтов в филиале не было, только скромные лаборатории, а за единственным тогда еще зданием КФАН, что рядом с Вечным огнем, начинались картофельные поля.

На общем заседании был высказан ряд предложений, и Коржуев, в частности, сказал: «У вас есть животноводство, а такого направления, как физиология, нет. Нужно ввести направление физиологии животных». Вернувшись в Москву, он стал искать физиологов, которые пожелали бы поехать в северную глушь. Когда он мне предложил стать его аспирантом в КФАН, это было еще ново для меня, так как до этого я занимался пищеварением животных. Но предложение принял. В 1955 году в Сыктывкаре высадился целый десант молодых ученых. Сюда приехали молодые геологи, ботаники, экономисты. В составе этого десанта был и я.

– Какое впечатление произвел на вас Сыктывкар, бывший тогда маленьким городком?

– Скромность города меньше всего волновала, потому что я никогда не любил мегаполисы. Они мне мешают – вся эта толкотня, возня, шум. Меня это никогда не привлекало. Мне важно было заниматься научной деятельностью. И это было главным для меня.

– А как вы оцениваете сейчас условия для науки, созданные в те годы в Коми филиале АН?

– А что мне надо-то было? Микроскоп, центрифуга, которая делит кровь на жидкую часть и клеточную, кое-что по мелочи и голова. Главное, никто мне здесь не мешал, я был единственным физиологом и один в республике занимался кровью. Чуть позже появились физиологи Михаил Рощевский и Николай Кочанов. И стало нас трое. Я занимался кровью, Рощевский – электрокардиографией и кардиологией сердца, а Кочанов – пищеварением. В 1958-м я окончил аспирантуру, а в 1960-м защитил кандидатскую диссертацию в Институте морфологии животных (ныне Институт проблем экологии и эволюции имени Северцова) на тему «Изменение количества и состава красной крови у овец печорской породной группы в связи с возрастом, суягностью и временем года».

– В каких условиях жили приезжие молодые ученые?

– Сначала мы, человек шесть или семь, жили в двух комнатах в здании рядом с филиалом академии наук. Это была веселая, шумная компания, вместе собирались в праздники. Вообще, мы все тогда жили очень дружно. При академии создали ансамбль, где я играл на мандолине. Когда в 1957 году я женился, нам как молодой семье сначала отдали эти две комнаты. А позже выделили квартиру в новом, только что выстроенном «доме под шпилем». Кстати, у нас сохранилась фотография, где мы с друзьями сидим полуголые и играем в карты на этой стройке.

– В начале 60-х вы работали на лосиной ферме в Якше. Что это была за работа и как вы попали туда?

– Попал я туда, потому что посмел плыть против течения. В те годы большую поддержку обкома получили исследования Константина Моисеева по культивированию борщевика Сосновского. Результаты этой работы широко освещали в периодической печати. Одна из статей под названием «Северное чудо» была напечатана в «Советской России». После этой публикации работой Моисеева заинтересовался сам Никита Хрущев, пожелавший внедрить эту практику по всей стране.

На основе борщевика делали силос, которым зимой кормили коров. Николаю Кочанову поручили изучать пищеварение коров, питающихся борщевиком, Михаилу Рощевскому – электрофизиологию сердца, а мне – исследовать показатели крови этих коров. Кочанов и Рощевский были членами партии и не могли возразить против этих новых планов. А я в партии не состоял и рискнул возразить, сказав, что могу с полной уверенностью заявить, что в показателях крови никаких следов влияния борщевика обнаружить не удастся, поэтому не стоит отвлекать меня от моих текущих исследований. Я уже тогда готовил докторскую диссертацию и занимался исследованиями возрастных изменений дыхательной функции крови разных животных: жеребят, котят, крольчат, телят. За этот отказ я был наказан. Моисеев с пеной у рта говорил на совещаниях, что Иржак ведет себя непотребным образом, завалил исследования по крови, связанные с борщевиком. Меня уволили из КФАН.

Пришлось поездить по России, поискать место работы. Наконец я вспомнил о своей поездке в Печоро-Илычский заповедник, где велась работа по одомашниванию лося. Мне довелось побывать там в командировке двумя годами ранее, весной 1961 года, в период рождения лосят. Что было хорошо в те годы: ученым давали возможность ездить в командировки. Где я только не побывал! И в каких только условиях не приходилось работать. В общем, я созвонился с руководством заповедника, и меня пригласили работать в Якшу старшим научным сотрудником и продолжать исследования крови. Я оставил семью в Сыктывкаре и поехал. Две зимы и два лета там работал. Первое время занимался бобрами, которых переселили туда из Воронежского заповедника. А с 1964-го – лосями.

Жена с детьми приезжала ко мне в Якшу, невзирая на все трудности пути. Самолет Ан-2 летал до Троицко-Печорска по маршруту, выдержать который было нелегко: Сыктывкар – Объячево – Усть-Кулом – Помоздино – Троицко-Печорск. И каждый раз подъем – посадка. Ох, как это тяжело. Его же в воздухе мотало страшно. В общем, так летели они до Троицко-Печорска, а оттуда еще на одном маленьком самолетике – до Знаменки, куда я приезжал за ними на моторной лодке. Отработав два года в Якше, вернулся в Сыктывкар, так как меня пригласили работать в КГПИ. Это был 1965 год.

В институт тогда пришли новые программы, и старым кадрам их трудно было осваивать, потому позвали меня. Начинал с должности доцента, а потом стал профессором кафедры зоологии, где преподавал новые для студентов генетику, гистологию, цитологию. Я был такой молодой и наглый, что легко за все это взялся. В 1967 году защитил докторскую диссертацию, в 36 лет. Я был самым молодым доктором наук в Коми. В институте проработал до 1972 года, пока не открылся университет. Из КГПИ в университет переехала половина естественно-географического факультета. С этой половинкой переехал и я.

– На тот момент в университете еще не было достаточной базы для научных исследований. Как вы работали в те годы?

– Год я просто вел предметы, а с 1973-го были организованы две кафедры – химии, которой руководил кандидат химических наук Борис Брач, питомец Ленинградского университета, и физиологии, которой руководил я. Мои занятия кровью продолжались до окончания моего заведования кафедрой. В 70 лет по правилам министерства образования и высшей школы я должен был оставить кафедру, в связи с чем полностью переключился на работу в лаборатории проблем гипоксии, организованной в 1998 году.

Поменялось направление моих научных исследований. Я занялся электрофизиологией сердца на основе электрокардиографии. Но как раз тогда начались трудности с приборами, так как это было переходное время – 90-е годы, и все куда-то исчезло. Не стало реактивов, подопытных животных. Потихоньку все стало разваливаться. Однако нам тогда удалось купить скромный электрокардиограф, с которым мы работаем до сих пор. На мой взгляд, сегодня физиология в республике многое потеряла: исчезли такие направления, как физиология пищеварения, физиология системы крови.

– Как, на ваш взгляд, в сравнении с тем, что было раньше, нынешняя молодежь охотно идет в науку?

– Для меня это больной вопрос. Я вспоминаю своих первых аспирантов Качмарчика, Воронову, Монгалёва и других, первые годы работы в КГПИ, когда мы с молодыми исследователями в молодой лаборатории возрастной физиологии и генетики засиживались до поздней ночи за экспериментами и обсуждением дел насущных. Кошки, крысы, хомяки и кролики были нашими надежными помощниками в экспериментах. Молодежь не имела штатных должностей в лаборатории: действовали интерес и вера в цели и результаты научной работы. В то время в КГПИ и позже в СГУ давались основательные знания, что открывало возможности для продолжения научной работы.

С тех пор как систему образования переформатировали под европейские стандарты, ситуация изменилась не в лучшую сторону. Сейчас в университете многие кафедры объединены, сокращены до предела программы обучения студентов. Раньше курсовые и дипломные работы были на таком уровне, что некоторые работы моих студентов печатались даже в хороших научных журналах. А сейчас зачем-то начали выпускать бакалавров на западный манер. А какие у бакалавров знания? Все урезано: немножко генетики, немножко зоологии, немножко физиологии. Зачем нам эти бакалавры? Откройте нормальные кафедры, и мы будем растить молодую научную поросль. Окончившие магистратуру тоже не годятся в аспиранты, их надо еще учить. Так что кому идти сегодня в науку? Кроме того, мы сегодня не можем слова сказать, если не сошлемся на западных ученых. В журналах требуют, чтобы было столько-то ссылок на иностранную литературу. Зачем? У нас своих достойных научных исследований достаточно. В советское время бичевали за поклонение Западу, теперь бичуют за то, что не чтим Запад. Во многих городах позакрывали диссертационные советы, и теперь проблема найти работающий диссертационный совет для защиты готового исследования.

– Вы считаете себя счастливым человеком?

– Да, вполне. Для меня счастье – это возможность реализовать себя в том, к чему ты призван. Я всегда занимался и занимаюсь тем, к чему у меня лежит душа. У меня есть моя семья, наука, мои стихи, которые рождаются от переполненности души, мои деревянные скульптуры, которыми я очень увлекался, пока мне не стало отказывать зрение.

Беседовала Галина ГАЕВА

Фото из личного архива