Ираёльский отшельник

Подводя итоги Года литературы, «Республика» обратилась к творчеству Анатолия Илларионова – большого поэта с маленькой северной станции Ираёль. В этом году в свет вышел замечательный сборник его стихов «Прощальный полет», и это еще один повод вспомнить пронзительного тонкого северного лирика устами тех, кто знал его при жизни, и тех, кто обращался к его творчеству после ухода.

 

Анатолий Илларионов (1952–2008 гг.) родился на станции Ираёль Сосногорского района. Окончил железнодорожный техникум. Работал дефектоскопистом дистанции пути в Сосногорском отделении Северной железной дороги. Поэтические сборники: «Одиночество» (1975), «Маленькая станция», «Осенним светом», «Лирика». Жил на станции Ираёль, умер в Сосногорске. Его стихи публиковались в коллективных сборниках: «Северный автограф» (1986), «Диалог под звездами» (1990), «Отражение» (1994), в альманахе «Белый бор» (1995), в литературных журналах «Север», «Наш современник».

Из предисловия к книге «Прощальный полет». Автор – народный поэт республики Коми Надежда Мирошниченко:

–Вот и нет с нами этого остро-слова, грустного и пылкого весельчака и спорщика, пронзительного лирика Анатолия Илларионова, который и прожил-таки свою жизнь на маленькой станции, чье название словно специально набрано из букв его фамилии. Или его фамилия заранее набиралась в такт ей: Иллари – Ираёль… Не путать с Израилем, о чем он так прямо и заявил: «Не поеду я в ИзраИль, а поеду в ИраЁль…» Большую часть своей жизни он пытался доказать в первую очередь себе самому, что не место красит человека, а человек место.

Но место это было не избушкой в лесу, не затерянным в тайге селом, с его сказками, праздниками да народной русской речью, а железнодорожным рабочим поселком, полугородским, полусельским с многонациональным населением, с полувоенной дисциплиной, свойственной в те времена всем транспортным предприятиям. И с профессией железнодорожника, которой он не изменил в течение всей своей жизни, тем не менее считая себя Поэтом в первую очередь. Но разместился Ираёль посреди бескрайней тайги, вобравшей своим могуществом и тишиной все возможные представления человека о первозданной силе мысли и ответственности Слова. С тайгой, девять месяцев в году сияющей белизной бесконечных снегов:

Край мой снежный и печальный
Душу выстудил мою,
Север крайний, Север крайний.
И стою я на краю.

С тайгой, весенние дни которой могли начаться лишь в мае-июне, врывающейся в жизнь буйным цветом черемухи и рябины, и журчаньем пенистых ручьев, половодьем рек и озер, гомоном вернувшихся птиц, посверками серебряных хариусов на открывшихся водах.

И тогда он уходил к бескрайнему простору живого мира природы, и слушал мироздание, и проверял свое пылкое сердце на оселке вечности:

Здесь мне не скучно ждать рассвета
На берегу у костерка,
Где звезды дребезжат от ветра
И гаснут в дебрях сосняка.
Здесь мне не очень одиноко,
И впереди еще мой путь,
Где мне возможно верить в Бога
И в самого себя чуть-чуть.

Но «это чуть-чуть» для равновесия. Чтоб не перейти в самолюбование своей избранностью. Повторюсь: он никогда не сомневался в своем высоком предназначении.

Жалко, что утеряно одно из самых шутливо-радостных «молодых» стихотворений поэта: «Нажарим сыроежек, веселых, золотых…». Оно дает ясное представление о начале его взрослой жизни, наполненной верой в будущее и солнечным ожиданием счастья. Но уже в первой самиздатовской книге поэта, названной «Одиночество», появляются глубоко печальные мотивы и предчувствия. Хотя он ещё легко признается:

… я на белом свете
Существую сорок лет.
А все кажется, что тридцать.
И в душе моей то свет,
То холодный мрак таится.

Борьба этих двух начал пройдет с ним через всю жизнь. Честно говоря, она проходит через жизнь каждого человека. Но редко кто об этом задумывается. Для непримиримо честного героя нашего повествования итог этой борьбы – смысл человеческого бытия.

Но поэт Анатолий Илларионов уже родился. Это его афористичные и точные слова запоминаются с ходу. В «Ни стихов и ни известий. Слово некому сказать…»:

Ртуть в термометре застыла
Ровно – минус 36.
***
Лечит русская зима,
Как от кашля водкой с перцем,
И от сумерек ума,
И от помраченья сердца…
Лечит русская зима
Нас, людей неизлечимых.

Жалко, что все наши встречи были редки. Но его долгое «домоседство», безусловно, было ошибкой. Т.к. когда он, будучи уже серьезно болен, выехал впервые в Ленинград, а потом в Бельгию и Францию, то очень многое для него прояснилось. И масштаб его творчества заметно вырос, самостоятельность голоса стала еще выразительней, а «внутренняя тюрьма» наконец выпустила на свободу сердце.

Заканчивая этот недолгий, но важный для меня разговор об Анатолии Илларионове, я должна подчеркнуть, что палитрой его творчества стала маленькая станция Ираёль со всеми ее преимуществами и недостатками, а главной темой творчества – исследование двух главных цветов жизни – Черного и Белого, на весах которых Ангел и Демон борются друг с другом. Задача художника по Илларионову – отстоять Победу Белого цвета. В этом ему помогли белоснежные снега Севера. И его непревзойденная пластика. Певец Севера наш Снежный Князь Анатолий Илларионов, поэт не прочитанный Россией, не может оставить равнодушным ни одного читателя, серьезно относящегося к поэзии. Да и просто любого читателя. Не могу не привести в подтверждение этих слов несколько моих самых любимых стихотворений:

И эта ночь, что нехотя настала
С дремотой вод
И изморосью трав.
Черемуха, на изгородь упав,
Как женщина, от красоты устала.
И свет,
Тот свет, который я люблю,
Он звездный и речной одновременно.
И этот сон у бденья на краю,
И бархатное бормотанье пены…
И куст ночной,
Что над ночной водой
Свой шорох дарит моему молчанью,
Я свой восторг солью с его печалью,
Бессонницу с бессонною звездой…
Чу! Утренняя птица пробудилась,
И кажется, что это только снилось.
«И где мой след?» –
Спрошу я белый свет.
Там камни и черемуховый цвет…
«И где моя заблудшая душа?»
Там тихий-тихий голос камыша.

Думая о тайне поэзии Анатолия Илларионова, я прихожу к одному и тому же выводу: органично она следует путем русской сказки, чей ключ – иносказание. Главный смысл почти всех стихов поэта – между строк. И это небольшое по размеру посмертное издание стихов, любовно собранное другим замечательным поэтом Андреем Поповым, при чтении становится таким весомым, что кажется, ты держишь в руках солидный том. Одно его стихотворение «Черное перо» включает в себя весь опыт жизни поэта.

Хруст хвои и хрипы сквозняка,
Вздох восхода.
Как с тобой проститься?
Белое перо берет рука,
Черное перо роняет птица.

Я не знаю, как тебя зовут,
И по лепесткам цветов гадаю,
Что на подоконнике цветут,
Потому что уличных не знаю.

Потому что севером рожден,
Там, где сосны облака качают.
Белое перо – волшебный сон,
Черное перо – не поднимают.

Всем цветам приходит время цвесть,
Женщинам обычно дарят розы,
К сожаленью, все ответы есть,
Но к ответам кончились вопросы.

Хруст хвои на хриплом сквозняке.
Вздох восхода. Тишина заката.
Белое перо дрожит в руке,
Черное перо не виновато.

У судьбы сума есть и тюрьма,    Иногда в судьбе стихи бывают.
Нам хватает сердца и ума,
Только жизни часто не хватает.

Все уже случалось,
Все старо.
Имя я твое не отгадаю.
Я роняю белое перо.
Черное перо я поднимаю.
А это стихотворение, которое можно было бы назвать «Прощание», имеющий сердце да не может не оценить:
Как это в жизни бывает,
Все позабыл я:
Ангел устал и снимает
Снежные крылья.

«Не нужен я своей стране…» – с горечью писал он «Между Воркутою и Ухтой». Там находится его «Маленькая станция». Что поделать – слишком велика наша Родина. Слишком талантлива каждая ее частица. И сегодня в каком-нибудь далеке живет мальчик или девочка и бросает в мир такие же дерзкие строчки: «Я – Пушкин, Лермонтов и Блок». Или девочка соперничает с Ахматовой и Цветаевой. И слава Богу!

С появлением этого посмертного издания, избранного из всех прижизненных книг Анатолия Илларионова, я думаю, начинается вторая и уже бессмертная жизнь нашего земляка. Литературные критики разберут по строчкам его творчество. Читатели осветят улыбкой и окропят слезами страницы книги. А мудрая вечность вздохнет с облегчением: «Свершилось.

Наконец-то прочли и поняли». На всякий случай сам автор предостерег нас, если что:

Но я не кулик болотный.
Я вечной зимы снегирь.
Что сказать тебе на прощанье, наш трудный друг Анатолий, наш Снежный князь и чернорабочий жизни? Повторим твои умные и точные слова:
Поезд мчится.
Самолет летит.
Скорость, соответственная веку.
Русская телега все скрипит.
Потихоньку.
Не догнать телегу.
Инга Карабинская,
поэт, Ухта:

И снова, вылетев в трубу,
Слепей щенят,
Счастливую хотим судьбу,
Так все хотят.
Поет прощальная труба,
Вторит гобой…
Но лучше страшная судьба,
Чем никакой.

– Говоря об Илларионове, почему-то очень трудно миновать слова «судьба». В какой-то мере творцам, пожалуй, всегда присущ фатализм, дающий повод современникам и потомкам, приобщившимся к творческому наследию, воскликнуть: «Он предвидел!», «Он предчувствовал!», «он знал!» Только знал ли или просто жил и писал так, как жил, ни единым словом не рисуясь, не выбиваясь за канву собственного быта и бытия?

У Анатолия Илларионова, избегавшего громких слов и назидательных рассуждений о предназначении поэта и поэзии, с собственной судьбой отношения были непростые. В своих стихах он признается в этом без надрывных откровений и показной скорби, но с честной и спокойной прямотой:

Я судьбу хотел бы не такую,
Но за то ее благодарю,
Что живу на свете, существую,
Пью с друзьями,
С небом говорю.

«Судьба определила Анатолию Илларионову стать поэтом. Счастливый и в то же время тяжелый крест он несет всю жизнь. Уже и не помнит, когда родилось первое стихотворение.

Наверное, когда впервые осознавал, в каком огромном мире посчастливилось жить. Это радостное чувство любования окружающим не проходит до сих пор» – так написано в предисловии к книге стихов Анатолия Илларионова «Осенним светом».

«Не грусти, что живешь в Ираёле. Каждый сам выбирает себе судьбу. Значит, ты выбрал это земное место или оно тебя выбрало», – писала в поздравительной открытке к юбилею поэта коми писательница Елена Габова.

Не раз и не без пафоса коллеги по перу писали о нем, мол, «он жил вдали от толчеи и суматохи городов и не рвался в столицы». Дескать, вот такой едва ли не хрестоматийный русский самородок, талант из глубинки. Но близкие друзья поэта знали, как страстно Анатолий мечтал уехать из Ираёля, как далек он был от мысли смиренно и с радостью принимать все испытания и тяготы своей действительно непростой судьбы. Свою жизнь на крохотном полустанке (как сам он говорил об Ираёле – «забытый Богом и начальством») он описывал равно без трагедии и лубочной умиленности.

Живу не в городе – в глуши,
Такая выпала планида.
Здесь все, что надо для души,
И нету ничего для быта.
А именинники судьбы,
Что иногда в гостях бывают,
Со вкусом хрумкают грибы
И водку морсом запивают.
Что по течению плыву,
Им, захмелев, я сочиняю.
Что на болоте не живу,
А просто клюкву собираю…

В этом горьковато-ироничном «именинники судьбы» – все: и радость от нечастых встреч с друзьями с «большой» земли, сожаления о собственной оторванности от жизни, острое желание перемен и одновременно осознание себя частью иного и особого мира – уединенного до замкнутости, небогатого на яркие события, но вдоволь дающего пищу для раздумий и созерцания. Мира, где, несмотря на бытовую неустроенность, есть «все, что надо для души». Для них, «именинников», эти визиты были своего рода необходимой отдушиной в череде рабочих и семейных будней, «перезагрузкой» и душевным отдыхом в единении с природой и гармонии с самим собой. Но заканчивались отпуска, пролетали выходные, и «именинники» возвращались к привычной жизни. А он оставался на своих «болотах». Не клюкву собирать – жить.

Кто-то из современников заметил, что все главное в судьбе человека существует в единственном числе: жизнь, родина, любовь. К Илларионову эти слова имеют самое непосредственное отношение. Любовь, как и его северная родина, у Анатолия тоже была одна – и на всю жизнь. Его Светлана («кареглазая», как он называл ее в стихах) была не только его женой, другом, матерью его сыновей, но и его творческим камертоном, его музой. За 34 года, которые Анатолий и Светлана прожили вместе, они научись понимать друг друга без слов. История этой любви далека от остросюжетной. В ней не было коллизий, интриг и пресловутых «треугольников». Был совершенно обычный школьный вечер, на которым они познакомились, чтобы уже не расставаться.

Не грусти ты, моя кареглазая,
Опоздал я на все поезда.
И не муторно мне, и не радостно,
Просто я не спешу никуда.
Не грусти ты, моя кареглазая,
Выпал снег, и опять ни следа…
Просто сказано все, пересказано,
Водка выпита, жизнь прожита…

Своей жене Светлане Анатолий посвятил первый сборник стихов «Одиночество», вышедший в 1995 году.

Анатолия Дмитриевича не стало осенью 2008-го. Для каждого, кто знал его и дорожил этим знакомством, утрата была глубоко личной и невосполнимой. Но недаром сказано: «Поэты не умирают». Спустя некоторое время друзья и близкие поэта издали памятный CD, куда вошли их личные воспоминания о нем, фрагменты его рукописей и личных дневников, фотоальбомы, интервью, записи ТВ-передач с его участием и, конечно, его стихи.

Литературная передача «Дорог у поэта немало, а путь у поэта один» (Ирина Кутепова для радио Ухты):

– В ваших стихах столько боли за северную глубинку, столько любви к этой северной стороне, где вы черпаете силы, вдохновение, поэтическое слово?

– Видимо, тему для своего творчества, для стихов в первую очередь определяет жизнь автора, судьба поэта. Я всю жизнь прожил на севере, в провинции, в глубинке, на небольшой железнодорожной станции, забытой Богом и начальством. И, естественно, пишу об этом – о людях, которые живут там, имеют свою судьбу и также любят свою природу, свой север, свою страну. И я себя причисляю к ним – к северянам, живущим в провинции. Поэтому судьба моих стихов схожа с моей личной судьбой, они едины.

– Вы работаете на железной дороге, все время вагоны мелькают мимо вас, крутятся колеса. Вы не устали от этого?

– Устал. В глубинке и провинции в отношении быта мало что радует. Для души находишь что-то другое, отдушину. Это природа, которая тебя окружает, интересные люди. А работа она и есть работа, она для куска хлеба больше, чем для творчества. Хотя и в работе находишь что-то интересное, где-то в стихах у меня и она отражается.

Где-то в Париже,
В саду Тюильри,
Дети играют в «замри-отомри».
Где-то в Твери затерялся колхоз:
Мухи, жара, самогон, сенокос…
Где-то протяжно гудят поезда,
Северный путь,
От звезды до креста.
Низкое небо,
Холодное дно,
Долго попутчица смотрит в окно.
В желтых цветах за откосом откос,
Наша судьба в перекличке колес.
Волки смеются,
Болото цветет,
Нас никогда и никто не поймет.
Поезд, мой поезд,
Ну, что там в Твери?
Замерло сердце в саду Тюильри.
***
Вчера еще сверкал июль
На солнечных ветрах,
Развешивал тумана тюль
В грибных березняках.

Грозил нешуточной грозой
И молнии ронял.
Звенел то серпом, то косой
И цену себе знал.

А после, провожая в путь,
Успел вослед сказать:
«Ты это время не забудь…»
А что там вспоминать?

Как в небесах картавил гром,
Как в мрачной синеве
Бежали дети босиком
По вымокшей траве…

И если в путь тебе пора,
Будь с жизнью заодно.
А это – прожито вчера.
Вчера. Давным-давно
***
Эх, железная дорога!
Мне б забыть, да не забыл.
Полюбил я недотрогу –
Кто б ее не полюбил?
Паровоз тащил дрожащий
Мимо речки Айюва.
Был я парень настоящий,
Все мне было трын-трава.
А теперь – иные дали
И другие времена,
Скоростные магистрали
И на сердце тишина.
Речка в лужу превратилась,
А еще – прости мне, Бог, –
Что такое приключилось?
Ведь не стало недотрог.
Лес опять листву роняет
На исходе сентября,
Жизнь, пожалуй, смысл теряет,
Ну а проще говоря,
Нет в отечестве пророка,
На пророка вышел срок.
И поэту одиноко,
И поэзия не впрок.
***
Поэт по Питеру бредет
В приют комедианта.
Где что-нибудь перепадет
Таланту от таланта.
Садовою теснит толпой,
А за спиною – Невский.
Доволен он своей судьбой,
Да и погодой мерзкой.
В Неве холодная вода,
Но сердце согревает.
Жаль, так бывает иногда –
Всегда так не бывает.
Он выпьет рюмку коньяка
В буфетике приюта.
Над Питером летят века,
И замерла минута.
Бегут по тропке муравьи,
Несут соломинки свои.
Летят по небу облака,
Судьба небесная легка.
Играет Солнце стрекозой,
Гуляет бабушка с козой,
Букашки прячутся в траве,
А барабашки – в голове.
Вот так в моих родных краях
Все по уму. Все при делах.
– A это шуточное стихотворение любят у меня на родине:
Не поеду я в Израиль,
Я поеду в Ираёль.
В Ираёле снег растаял,
А быть может, и метель.
Даже в марте и апреле
Голосит в печной трубе.
И живу я в Ираёле –
Удивляюсь сам себе.
Не растут здесь на березах
Ни бананы, ни рубли.
И свистят здесь тепловозы,
Но, увы, не соловьи.
Вам, в Израиле, конечно,
Вкусно есть и сладко пить.
В Ираёле я навечно,
Мне его не разлюбить.
Не поеду я в Израиль,
Сам себе я голова.
Скособочились сараи,
На траве лежат дрова,
Мужики на тротуаре
Матерятся не всерьез,
В воскресенье «с легким паром!»
Мне пролает каждый пес.
И ворона гордо с елки
Крикнет на весь белый свет:
«Кра-какой у нас в поселке
Замечательный поэт!»

– Почему героиней ваших стихов часто становится ворона?

– Экзотические птицы живут в далекой Африке, соловьи в Курске, а у нас здесь, на Севере – живет, зимует, никуда не улетает и переносит все тяготы именно она, ворона, символ наших ельников и сосновых боров.

– А вы считаете, что именно ворона символ сосновых боров, а не глухарь?

– У нас, конечно, много красивых, прекрасных птиц. Конечно, глухарь – символ севера, но глухаря надо увидеть, не каждый опытный охотник к ним подкрадется. А вороны – они ведь всегда и везде. Выгляни в окно – ворона, вышел на улицу – и ворона, в лесу – тоже. Она тебя не боится, прижилась с человеком, уже почти домашняя птица.

– Анатолий Дмитриевич, с кареглазой-то как встретились?

– Ой, ну давно это было, и в моих стихах, видимо, отражается, что это все-таки дела минувших дней и юности. С супругой Светланой мы уже 33 года вместе живем. Два сына у нас – уже самостоятельные, взрослые мужики. Отучились, работают. Все у них хорошо.

– Эти взрослые мужики однажды подарили вам путевку в Париж. Расскажите про Париж!

– Да, на 50-летие прекрасная поездка у меня была, по странам Запада. Вообще, я мечтал об этом, и хотя и жил в глубинке, себя я по возможности не ограничивал, ездили каждый год в отпуск, на море, в Прибалтику – в свое время, в советское. А за границу тогда, знаете ли, было не выбраться, а сегодня в материальном плане это не каждый себе может позволить.

И, конечно, это был прекрасный подарок, о котором я втайне мечтал, и мечта сбылась: мне подарили изумительную поездку по странам Европы – Польша, Германия, Голландия, Бельгия и три дня в Париже. Неописуемые красоты, прекрасная жизнь. Красот, конечно, и в нашей стране хватает. Я очень люблю Санкт-Петербург – один из красивейших городов Европы, не только нашей страны. Но жить так, как в Европе, – не знаю, когда мы будем и будем ли. Я любовался видами разных городов, был в Лувре, в Марселе – видел картины импрессионистов, был на Эйфелевой башне. Возможно, это обычный туристический набор, но так или иначе это память на всю жизнь. Такие города, как Париж и Брюссель, не забудешь, это великолепные города.

– Из этой поездки, я знаю, вы привезли одно очень интересное стихотворение. Почитайте его.

– Да. Стихотворение несколько ироничное. Бывает так, что пишешь о чужих странах – а получается все равно о своей.

Стоят столбы, как остолопы.
Мчит поезд, рельсами звеня.
Проехал за день пол-Европы
И пол-России – за три дня.
Темна Вселенная России,
И, кажется, предела нет:
Волхвы, пророки и мессии
И бредит виршами поэт,
Вот то ли дело – заграница!
Париж, Брюссель и Амстердам,
Любая курица здесь – птица,
И баба каждая – мадам.
Как сыворотку на сметану
Сменить, сандалями пыля,
Свою черничную поляну
На Елисейские поля.
Но это, брат, увы, едва ли,
Европа спишет в дураки.
Вернусь домой, сменю сандалии
На кирзовые сапоги.

– Тут такие хорошие строки: «проехали за день пол-Европы и пол-России за три дня». Это действительно так?

– Да, это так. Первый раз попадаешь в Европу и видишь, как она компактна, всюду чистота, какой-то образцовый порядок. И в то же время насколько Европа – а не то что отдельно взятое европейское государство – маленькая! А наши заснеженные просторы – необъятны. Ни обойти, ни объехать. Наша страна велика. И, наверное, все-таки больше у нас каких-то близких человеческих отношений, какой-то душевности. И не обойти ее ни за три дня, ни за три месяца, ни за всю жизнь.

– Ну и как Ираёль – не разлюбить?

– Видимо, так.
***
Я, кажется, вчера отчаялся.
Сегодня же – гоня беду,
Я жизнь свою, свою печальницу,
Опять в любовницы беру!
***
Эта земля называется Коми –
Чья-то свобода и чья-то тюрьма.
Топится печка, но холодно в доме.
Тундра и парма, зима и зима.
Здесь я родился, здесь выросли дети,
Сладок и горек отечества дым.
Что бы ни делал – все мысли о лете:
Как я намерзся за столько-то зим!
Летом в лесу голубика, черника,
Белые ночи над синью озер!
И на столе позабытая книга,
И на реке красноперый костер.
Ну а сегодня на сердце усталость,
Надо бы мне оглянуться назад.
Что же еще в этой жизни осталось?
Господи, лебеди с юга летят!
Значит, еще серебристое лето
Будет аукать в березовой мгле.
Значит, еще моя песня не спета
В тундре и парме, на Коми земле.
***
Гуляет осень в лисьей шубе,
За ней зима бредет в тулупе.
И льет луна лимонный сок
На рафинад ночных дорог.

Андрей Попов, поэт, составитель посмертного сборника «Прерванный полет»:

– Перед уходом Анатолия я редактировал его книжку «Автопортрет», которую, он, к сожалению, не увидел при жизни. Конечно, ему не хватало внимания и публикаций, безусловно, он заслуживал большего и понимал это. Но он был очень скромным человеком. Чистый человек с чистым поставленным мышлением. После его ухода я посчитал своим долгом составить эту книгу. Сборник вышел в свет благодаря Центральной библиотеке им. Я.М.Рочева Сосногорска, ООО «Газопромпереработка» г.Сургут и еще одному меценату, который, нередко делая добрые дела, предпочитает не афишировать свое имя. Низкий всем поклон. В мае мы с Александром Суворовым ездили на презентацию книги в Сосногорск. Здесь Анатолий купил квартиру и даже начал ее обустраивать. Но пожить в ней не успел. В сборнике есть последнее его стихотворение, прощальное. Он уже все знал.

Доживаю в захолустье,
Завершаю путь земной.
Песни радости и грусти
Ходят под руку со мной.
(Июнь 2008 г.)

Материал подготовила
Марина Щербинина